Философия истории. Пятый российский философский конгресс.

 

ЗАКОН СОЦИАЛЬНО-ЕСТЕСТВЕННОГО ОТБОРА

КАК УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ЗАКОН ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ

Введение

(Примечание. Здесь принято определение всемирной истории, предложенное Т.В. Панфиловой: «единый целостный процесс, внутренне скрепленный системой существенных связей»; при этом в качестве «существенных связей» рассматривается вооруженная или торговая борьба между сообществами людей).

Существование законов истории, действующих на всем ее протяжении, подвергалось и до сих пор подвергается сомнению. Наличие таких законов отрицал Маркс. Как Маркс смотрит на законы истории, видно из предисловия ко второму изданию «Капитала», где он в качестве правильного понимания его учения приводит фрагмент из вводной статьи к русскому изданию «Капитала», написанной И. Кауфманом: «Иному читателю может при этом прийти на мысль и такой вопрос... ведь общие законы экономической жизни одни и те же, все равно, применяются ли они к современной или прошлой жизни? Но именно этого Маркс не признает. Таких общих законов для него не существует... По его мнению, напротив, каждый крупный исторический период имеет свои за­коны... Но как только жизнь пережила данный период развития, вышла из данной стадии и вступила в другую, она начинает управляться уже дру­гими законами» (МЭ23 20). Верно, что экономические законы рабовладельческого, феодального и капиталистического обществ различны. Но верно и то, что куколка, личинка и бабочка живут по разным законам, но это не мешает им быть ступенями развития одного и того же организма, развивающегося по единому закону.

Гегель признавал наличие общих законов истории: «Ум вообще или Разум правит миром, но не ум как самосознательный разум, не дух как таковой, — мы должны тщательно различать то и другое»[1]. Под разумом Гегель понимал объективные законы развития мира. Эти законы ведут мир по пути развития свободы: «Всемирная истории есть прогресс в сознании свободы, прогресс, который мы должны познать в его необходимости»[2].

Небезызвестный К. Поппер называет признание объективных законов истории «историцизмом», «этически порочной доктриной», поскольку «мы сами ответственны за историю, в которой нет ни фатального «хода», ни гарантии «прогресса». Поппер не понимает, что если объективные законы истории не зависят от воли людей, то и их воля не зависит от этих законов, поскольку объективные законы по определению не имеют регулятивного значения. Не различает он, судя по всему, и статистические законы от динамических. Если динамический закон однозначно определяет состояние объекта (например, его пребывание в расчетной точке траектории), то статистические законы выполняются лишь в среднем для большого числа событий. Поэтому статистические законы истории не предрешают фатальный «ход» событий и не снимают «ответственности за историю».

Н. Розов справедливо считает, что фатальную предопределенность событий, которая позволила бы нам перекладывать ответственность за будущее на «объективный ход истории», необходимо снять[3]. Но решение этой проблемы он видит в отказе от «признания каких-либо абсолютных, безусловных законов и тенденций в истории». Как же тогда быть с «тенденцией» перехода: дикость – варварство – цивилизация? Существует она, или этот переход всего лишь выдумка Л. Моргана[4]? Ясно, что существует, и эту тенденцию не назовешь локальной на том основании, что где-то в джунглях Амазонки еще сохранились дикие племена.

А. Назаретян считает, что универсальные законы истории существуют и обосновывает «гипотезу техно-гуманитарного баланса», которая должна объяснить ход истории[5]. Подробнее эта гипотеза будет  рассмотрена ниже.

Гуманизация человечества – имеет поступательный характер, а каждое поступательное движение имеет закон, если не динамический, то статистический. В данном докладе предпринята попытка обосновать и сформулировать этот закон.

Прежде всего, обрисую исходные методологические предпосылки. Доклад относится к сфере философии истории, а не теоретической истории. Согласно указанной книге Н. Розова, «теоретическая история использует в качестве исходного материала и основы для проверки гипотез результаты эмпирической истории». В данной работе результаты эмпирической истории используются только во втором аспекте – для проверки гипотезы и полученных выводов.

О философии истории Н. Розов пишет: «Философия истории, в том числе рациональная философия истории наукой не является, а является философской дисциплиной, поскольку систематически рефлексирует и обновляет собственные предпосылки и критерии истинности, причем новое получаемое знание не подлежит проверке по каким-либо стандартным правилам». Во-первых, непонятно, почему систематическая рефлексия и уточнение собственных предпосылок является признаком ненаучности? Во-вторых, непонятно, о каких обновлениях критериев истинности идет речь, ибо здесь простора для вариаций не наблюдается. Правда, вопрос «что есть истина?» уже по своему происхождению оказался одним из «проклятых» вопросов. Кант даже пришел к выводу, что «достаточный и в то же время всеобщий критерий истины не может быть дан»[6]. Но в моей книге «Философия Гегеля: новое материалистическое прочтение», М.: 2009 показано, что Кант принял за определение истины (истина есть соответствие знания с его предметом) как раз критерий истины, тогда как истина есть знание, соответствующее предмету. Таким образом, первый и он же последний критерий истины – соответствие знания с его предметом. В-третьих, специфику науки определяет ее предмет, а не частные действия и результаты тех, кто ей занимается.

Предмет философии истории естественно искать, отталкиваясь от предмета самой философии. Если частные науки (физика, биология…) изучают частные виды движений, то философия изучает движение как таковое, разрабатывая категориальный аппарат для себя и для других наук. Другими словами, философия изучает логику вещей. Например, логика вещей такова, что причины их развития, разделяются на действующие (почва, влага, свет для растения) и конечные (генетическая программа растения). Любой ученый оперирует понятием «причина», но многие ли знают это исключительно эвристическое разделение причин на действующие и конечные?

Философия истории изучает логику исторических событий. Например, во все эпохи и повсеместно логика вещей такова, что люди действуют, повинуясь своим потребностям, не испытывая давления каких-либо исторических законов, тенденций и т.д. «Всяк по-своему с ума сходит», но при всем при том, из этих стихийных действий складывается определенная направленность («тенденция») развития человеческих сообществ. Вот эту логику вещей и прослеживает философия истории. Результаты эмпирической истории интересуют ее дважды: логика вещей (исторических событий) не высасывается из пальца, а выводится из результатов эмпирической (и теоретической) истории. Второй раз философ обращается к эмпирической истории, чтобы проверить, насколько сформулированная им концепция исторического процесса и вытекающие из нее законы истории согласуются с «наблюдательными данными».

1. Закон социально-естественного отбора

Гегель писал: «Подобно тому, как зародыш содержит в себе всю природу дерева, вкус, форму плодов, так и первые проявления духа виртуально содержат в себе всю историю» (ФИ 71). Это значит, что история человечества заложена в первом историческом акте (термин Маркса), подобно тому, как величественный дуб-великан заложен в маленьком желуде. Поэтому главная сложность вывода закона развития общества (закона гуманизации) состоит в том, что его вывод невозможен без понимания сущности этого рокового акта, т.е. без удовлетворительной гипотезы о происхождении человека и общества.

Человеком не рождаются, а становятся в ходе социализации – вхождения в общественные отношения. Поэтому в поисках первого исторического акта надо искать  условия возникновения и содержание первичного общественного отношения.  При этом надо сразу отказаться от попыток связать этот акт с распределением ролей в коллективной охоте[7], т.к. охотиться на лосей стаями и при этом оставлять часть стаи в засаде могут и волки. Это должен быть акт взаимоотношения антропоидов и притом акт  гуманности, человечности.

Другим важнейшим ориентиром в поиске первого исторического акта является главный признак, которым человек отличается от животных. Этот вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд, и разные ученые называли разные отличительные признаки человека: мышление (Гегель), нравственное чувство или совесть (Дарвин), речь (Д. Бернал), склонность к обмену (А. Смит), производство (Маркс). Однако при изучении системы, части которой движутся под воздействием приложенных к ним сил, прежде всего, необходимо изучить природу этих сил, законы, управляющие ими. Мало сказать, что человек отличается от животных мышлением (речью, склонностью к обмену и т.д.). Главное – объяснить, что побуждало предков человека мыслить, говорить и т.д. Гоминидам, вставшим однажды на путь очеловечивания, нужны были мощные постоянно действующие стимулы, чтобы не свернуть с этого нелегкого пути. Но, как ни странно, издавна и до наших дней в науках об обществе меньше всего внимания уделяется как раз потребностям – движущим силам человеческой деятельности. Один пример: в интересной и содержательной книге А.П. Назаретяна[8] рассматриваются «векторы эволюции». Среди них – интеллектуальная способность и когнитивная сложность, но нет вектора развития потребностей – того вектора, без побудительного влияния которого не могли бы развиваться ни интеллектуальная способность, ни когнитивная сложность.

В настоящей работе развивается потребностный подход к пониманию истории. С точки зрения этого подхода, человек отличается от животных, прежде всего, своими потребностями, имеющими общественную природу. Точнее говоря, человек отличается от животных всей своей потребностно-способностной структурой, а следовательно, и мышлением, и речью, и т.д. Поэтому гипотеза о происхождении человека  должна объяснить 1) происхождение общественных отношений и 2) формирование потребностно-способностной структуры человека. При этом первостепенное внимание уделяется рассмотрению эволюции потребностей – движущих сил живых существ. Таким образом, первый исторический акт надо искать как простейшее общественное отношение, возникшее на почве удовлетворения важнейших потребностей антропоидов.

1. Потребностный подход к пониманию истории

а. Основные понятия потребностного подхода.

Каждый человек по себе знает, что такое потребность: это процесс, который протекает в живом существе и сопровождается субъектив­ными переживаниями (потребностными состояниями). Понятие «потребность» очень емкое. Оно вбирает в себя два значения: требовать и потреблять. Потребность – процесс, который поддерживает себя в определенных параметрах, требуя от субъекта потребить некоторый внешний предмет – предмет потребности. Потребность, которая в данный момент создает отрицательные состояния, называют актуали­зированной (неудовлетворенной). Систему движений живого существа, направленных на овладение предметом потребности и его потребление, будем называть деятельностью субъекта. Предостережем читателя от терминологической неточности, которой грешат даже профессиональные психологи, когда они говорят, например, о «потребности в одежде», имея в виду защиту от холода. На самом деле человек имеет потребность в определенной температуре окружающего воздуха.  Одежда – лишь средство для овладения предметом потребности, каковым в данном случае является воздух с требуемой температурой. Знаменитая фраза «люди гибнут за металл» неточна: люди гибнут за предметы потребностей, приобретаемые на металл, который является лишь средством удовлетворения потребностей.

Для удовлетворения потребностей живые существа наделены способностями. Они тесно взаимосвязаны с потребностями и упорядочены по степени их значимости и уровню развития. Порядок взаимосвязи потребностей и способностей живого существа будем называть его потребностно-способностной структурой. Потребностно-способностная структура является родовым признаком живых существ. Это значит, что у всех живых существ, принадлежащих к данному роду, один и тот же набор потребностей и способностей, но у одних индивидов сильнее развиты одни способности (потребности), у других – другие. Различие в уровне развития отдельных способностей (потребностей) может быть столь значительным, что может казаться, будто  некоторые способности (потребности) у данного индивида отсутствуют вообще. Но это иллюзия: у всех существ данного рода один и тот же набор потребностей (способностей), подобно тому, как у них одинаковый набор физиологических органов.

б. Сравнение потребностного подхода к анализу исторического процесса с другими подходами.

Основной постулат потребностного подхода к пониманию истории прост: движущей силой исторического процесса являются потребности людей. Сущность его состоит не в том, что потребности признаются движущей силой человеческой деятельности и, следовательно, истории (это признано со времен Аристотеля), а в том, что потребности признаются единственной движущей силой и возводятся в ранг объяснительного принципа (т.е. все объясняется через них и в связи с ними). Для лучшего понимания сущности потребностного подхода приведем примеры других подходов к построению научных теорий.

В своей «Философии истории» Гегель пишет: «Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, их страстей, их интересов, их характеров, способностей и притом таким образом, что побудительными  мотивами в этой драме являются лишь эти потребности, страсти, интересы, и лишь они играют главную роль[9]». Казалось бы, после столь высокой оценки роли потребностей они станут главным предметом анализа. Но у философа иное представление о взаимосвязи всеобщего и единичного: «Частные интересы вступают в борьбу между собой. Не всеобщая идея противополагается чему-либо и борется с чем-либо, не она подвергается опасности...  Можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя  страсти[10]...». На самом деле это хитрость философа Гегеля, который  настолько преклоняется перед разумом, что просто не в силах отказаться от мысли о его ведущей роли в историческом процессе. Поэтому он, волей-неволей признав побудительную силу потребностей, поворачивает дело так, чтобы представить потребности всего лишь полномочными представителями разума. Но эта хитрость наталкивается на то препятствие, что еще более хитрый философ может объявить мировой разум – инструментом, с помощью которого находит свое удовлетворение мировая потребность, каковую в свою очередь можно считать хитростью сверхразума и т.д. Мы придем к той самой дурной бесконечности, против которой настойчиво предостерегал великий философ. Поэтому потребностный подход отбрасывает всякого рода «мировые надстройки» над историческим процессом и рассматривает в качестве движущей силы истории потребности реально живущих женщин и мужчин.

Марксизм сделал значительный шаг в направлении потребностного подхода. Ф. Энгельс писал: «Люди  привыкли объяснять свои действия из своего мышления вместо того, чтобы объяснять их из своих потребностей[11]». Первой предпосылкой истории, по Марксу, является тот факт, «что люди должны иметь возможность жить, чтобы быть в состоянии «делать историю». Но для жизни нужны прежде всего пища, питье, жилище, одежда и еще кое-что... Второй факт состоит в том, что сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям[12]». Но Маркс, как и Гегель, не ставит потребности в центр внимания. В теории Маркса потребности людей рассматриваются не как движущие силы истории, а скорее как стартер, запускающий двигатель, каковым Маркс считает производительные силы.

Итак, и Гегель, и Маркс отдают должное потребностям как побудителям человеческой деятельности, но они не удостаивают их высокого звания движущих сил истории. Для Гегеля двигатель истории – мировой разум. Для Маркса – производительные силы. Теперь читателю нетрудно понять сущность потребностного подхода к анализу истории: согласно этому подходу движущими силами истории являются потребности людей во всей их непосредственной простоте.

2. Общие принципы и законы природы, лежащие в основе теории гуманизации человека и общества.

а. Общий принцип всех живых движений.

Природа поражает нас бесконечным разнообразием  движений. Но, пожалуй, более поразителен тот факт, что при всем их разнообразии любое «неживое» движение совершается по одному и тому же принципу, который называется «принцип наименьшего действия». Термином «действие» физики называют величину, которая зависит от сил, действующих на тело, от длины пути, пройденного им, и от времени движения. Катится шарик или течет электрический ток, испаряется жидкость или вращается планета – любое неживое движение осуществляется так, что его «действие» минимально.

Подобный принцип управляет и движениями, которые совершают живые существа, – «живыми» движениями. Животное обладает многими потребностями: в утолении голода, жажды и т.д. Поэтому  жизнедеятельность животного представляет собой сложную систему взаимосвязанных деятельностей. Животное не может ради какой-то одной потребности пренебречь всеми остальными. Естественный отбор дает преимущество тем особям, которые находят оптимальный вариант удовлетворения своих потребностей. Каждое живое движение, являясь элементом жизнедеятельности живого существа, подчиняется принципу направленности на оптимальное удовлетворение потребностей. Из бесконечного множества возможных движений живое существо осуществит то движение, которое воплощает его стремление к оптимальному удовлетворению потребностей. Этот принцип живых движений, который можно назвать «принципом оптимального удовлетворения потребностей», «отбирает» реально осуществленные движения из числа потенциально возможных движений подобно тому, как в сфере неживых движений это делает принцип наименьшего действия.

б. Законы развития потребностно-способностной структуры живых существ.

Закон естественного отбора позволяет установить законы развития потребностно-способностной структуры живых существ в ходе эволюции живой природы. Важнейшие первоочередные потребности живого существа – утоление голода и сохранение целостности организма. Чтобы съесть и не быть съеденным, животному необходима способность двигаться. Среди животных рождались мутанты, которым движение нравилось само по себе. Они двигались больше других особей, становились более тренированными и успешнее решали основные жизненные проблемы. В силу естественного отбора эти любители движения  с каждым поколением оставляли все более многочисленное потомство. Так в ходе эволюции все животные приобрели потребность в движении. Она проявляет себя в том, что длительная неподвижность вызывает отрицательное потребностное состояние, желание совершать движения ради самих движений (психологи называют эти потребности функциональными). Для того чтобы способности никогда не бездействовали и сохраняли свою готовность к решению жизненно важных задач, каждая способность становилась потребностью – такова мудрость естественного отбора. Следовательно, законы развития потребностно-способностной структуры живых существ можно сформулировать так: 1. В ходе эволюции потребностно-способностная структура животных усложнялась – обогащалась новыми способностями и потребностями. 2.  Каждая новая способность, развившаяся ради удовлетворения прежних потребностей, сама становилась новой потребностью.

Указанные законы позволяют классифицировать потребности. К первому классу естественно отнести первичные неотложные потребности: потребность в самосохранении, в пищеварении, в дыхании, в продолжении рода, в определенной температуре окружающей среды. Второй класс – функциональные потребности, возникшие из способностей, «обслуживающих» неотложные потребности: потребность в движении, в осязании, в зрении и т.д. Их неудовлетворение не ведет к быстрой гибели, но создает дискомфорт для организма.

В заключение заметим неудовлетворительность понимания эволюции как «борьбы за существование», «приспособления», «переживания наиболее приспособленных» по сравнению с пониманием ее как жизнедеятельности, направленной на оптимальное удовлетворение потребностей. Выживать, приспосабливаться удобнее существам с наименее развитыми, примитивными потребностями, тогда как эволюция, направляемая стремлением живых существ к оптимальному удовлетворению потребностей, шла по пути усложнения потребностной сферы и активной экспансии жизни.

3. Проблема первого исторического акта

Ориентирами для поиска первого исторического акта служат следующие критерии, которым должно отвечать это событие.

1. Очень простое действие (ведь оно совершено антропоидами), отвечающее жизненным интересам антропоидов.

2. Акт человечности, поскольку он положил начало очеловечиванию.

3. Акт, отвечающий законам синергетики.

Начнем с последнего момента. Согласно синергетике[13], в системе существует определенный порядок элементов и параметр порядка – фактор, создающий и поддерживающий порядок. Качественно новая система возникает, когда некий возмущающий фактор выводит прежнюю систему из равновесия до такой степени, что параметр порядка утрачивает силу, и возникает новый параметр порядка. При этом новая система формируется по принципу автокатализа, причем роль катализатора играет новый параметр порядка, заставляя элементы создавать его и дальше. Например, в стаях обезьян существует биологическая иерархия – порядок, при котором первым насыщается вожак. Параметр порядка – физическая сила вожака.

Спрашивается, что могло вывести стаи антропоидов из равновесия и устранить прежний параметр порядка? Ключом к решению этой задачи служит факт, известный из зоопсихологии. Когда в стае обезьян, добывающих бананы с помощью палок, вспыхивает драка, они бросают палки и дерутся кулаками, зубами, но не палками. Именно поэтому они до сих пор обезьяны. Допустим, что антропоиды начали жить в пещерах и научились-таки драться палками и камнями. Тогда щупленький Давид мог победить вожака-Голиафа, и физическая сила перестала действовать в качестве параметра порядка. Биологическая иерархия рухнула. На смену ей пришел принцип «кто успел, тот и съел», который провоцировал постоянные драки. Но если в драках безоружных особей инстинкт подсказывает слабому, когда выйти из борьбы, то при использовании орудий этот инстинкт не работает, так как  никто не знает, какой удар будет смертельным. Таким образом, фундаментальные инстинкты антропоидов – инстинкт борьбы за пищу и инстинкт самосохранения - пришли в неразрешимое противоречие друг с другом. Поэтому одно из двух: либо подавить агрессивно-хватательный инстинкт и установить качественно новые отношения между членами стаи, либо погибнуть в братоубийственных драках. Именно такими качественно новыми отношениями стал мирный дележ добычи, а новым порядком стал прижизненно установленный принцип дележа

Вооруженная борьба внутри стаи сыграла роль разрушителя прежнего параметра порядка, но она не могла создать новый параметр. Установление прижизненно изобретенного принципа дележа, осуществление дележа по этому принципу – это деятельности, хоть и связанные с удовлетворением биологических потребностей, но они качественно отличаются от привычной инстинктивной деятельности.  Поэтому движущими силами этих деятельностей могли стать только качественно новые потребности, получающие свое удовлетворение именно в рамках дележа добычи (а не при ее поедании). Тогда новые потребности работают на развитие отношений дележа, дележ развивает потребности и т.д. Начинается автокаталитический процесс очеловечивания.

а) О формировании потребностно-способностной  структуры человека

Многое о процессах, протекавших на заре человечества, можно понять из явления сублимации, открытого Фрейдом. Ради завоевания благосклонности возлюбленной мужчины стремятся отличиться в какой-нибудь деятельности. Это явление возникло с появлением дележа. Очевидно, охотники, принесший добычу, вознаграждались при дележе лучшей долей, что повышало их статус в глазах соплеменниц. Добыча охотника и воина стала теперь не только предметом удовлетворения потребности в пище, но и средством завоевания благосклонности женщин.

Далее, во время дележа добычи предки людей  выражали одобрение удачливому охотнику звуками, жестами. По общему закону развития потребностно-способностной структуры способность воспринимать одобрение обернулась потребностью в одобрении – потребностью в славе. В отличие от потребности в пище эта потребность «ненасытна», она побуждает совершенствовать орудия даже тогда, когда пища имеется в изобилии. Но эту потребность (как и потребность во власти, возникшей из способности управлять дележом) можно рассматривать как следствие сублимации, так как слава и власть способствуют завоеванию благосклонности женщин. Подлинная эмансипация мужчин наступила, когда способности совершенствовать орудия и успешно использовать их породили еще одну новую потребность: потребность  заниматься избранной деятельностью «из любви к искусству».

С появлением дележа возник и вопрос, каким должен быть распределительный принцип – принцип, по которому распределяются между членами сообщества предметы и средства потребностей. Распределительный принцип был, есть и будет вечным предметом борьбы между людьми. Способность изменять распределительный принцип породила потребность в справедливом устройстве общества. Здесь речь идет не о борьбе за то, чтобы борцам доставалось больше пищи, одежды и т.д. Речь – о совершенно «бескорыстной» потребности в справедливости, в силу которой украинский парень говорит: «Я  хату покинул, ушел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Других та же потребность ведет на смерть ради монархии[14].

Итак, мы видим, что из акта дележа добычи вырастала потребностно-способностная структура человека. В дополнение к первичным (неотложным) и вторичным (функциональным) потребностям появился принципиально новый класс потребностей, которые можно назвать «ведущими потребностями». Их особенность в том, что они определяют стратегию жизнедеятельности человека, «ведут» его по жизни.

Ведущие потребности качественно отличны от потребностей животных. Во-пер­вых, они имеют не биологическую, а общественную природу: они возникают только в сообществах в связи с общественными отношениями и в принципе не могут возник­нуть в изолированных семьях. Во-вторых, они «ненасытны», т.е. актуализированы по­стоянно, тогда как все потребности животных актуализируются периодически. Сытый лев равнодушно смотрит на пасущихся рядом зебр и не проявляет никакой активно­сти. Периодичность актуализации потребностей животных является важным условием сохранения квазиравновесного состояния животного мира. Напротив, «человек произ­водит даже будучи свободен от физической потребности, и в истинном смысле слова только тогда и производит,  когда он свободен от нее[15]». Постоянная актуализация ве­дущих потребностей человека является непрерывно действующим фактором неравно­весного состояния человечества, источником его все ускоряющегося, взрывоподоб­ного  развития.

б)  Дележ добычи как исток всемирной истории

Покажем, что в дележе добычи заключены и все политико-экономические взаимоотношения, что он является ««генетическим» кодом исторического процесса» (выражение Э. Азроянца).

Самое главное, что с дележом появляется принцип распределения предметов и средств потребностей между членами сообщества (распределительный принцип). Все проблемы  нравственности и морали, содержание понятий справедливости, добра и зла, равенства и свободы – все это, так или иначе, связано с распределительным принципом. Все войны и революции, восстания и мятежи, заговоры и перевороты – все потрясения, составляющие содержание всемирной истории, – это не что иное, как борьба людей за изменения принципа распределения жизненных благ. А что такое глобализация? Это, прежде всего, новый принцип дележа средств и предметов потребностей. Если дикие племена боролись за лес, богатый дичью, за речку, богатую рыбой, то теперь решаются вопросы распределения жизненно важных ресурсов в масштабах всей планеты. Таким образом, оказалось, что первый исторический акт – он же и последний.

Из дележа вырастает и экономическая структура сообществ. Когда охотник отдает добычу для дележа на всю стаю, его добыча превращается в собственность, а он становится собственником. Собственником чего? Собственником «части» общественных отношений, в которые будет включен охотник, благодаря своей добыче, предоставленной для дележа: определенное внимание к нему, его авторитет при принятии решений и т.д. Даже кусок мяса, который он получит при дележе, это нечто большее, чем тот же кусок, который охотник съел бы без дележа: теперь это еще и общественная оценка его успехов. Ни один атом не изменяется в добыче, предоставленной для дележа, и все же дележ придает ей новое качество: она становится мерой общественной роли охотника – его собственностью.

Чтобы стать собственником добычи, ее надо отдать(!) сообществу. Но для этого необходимо обрести свободу от автоматизма инстинктивной деятельности. С дележом возникает свобода воли, а ее Гегель называл исходной точкой  права. Именно там – под сводами первобытных пещер закладывались первые правовые отношения.

Благодаря дележу  получают пищу те члены сообщества, которые по каким-либо причинам не участвуют в ее непосредственном добывании. Они могут благодаря этому сосредоточиться на других делах, в частности, на изготовлении орудий. Так дележ дает начало разделению труда – фундаменту экономики.

 Когда охотник делится своей добычей, он обменивает долю реальной добычи, на долю, которую сможет получить в будущем. Тем самым дележ предвосхищает кредит – важнейший экономический институт.

Дележ не может осуществляться сам собой. Его осуществляет или вожак, или «общее собрание» сообщества, или облеченные доверием члены сообщества. Поэтому дележ привносит в сообщество тот или иной механизм управления, из которого со временем вырастает государство.

Итак, первый исторический акт – дележ добычи между членами сообщества – акт гуманности, человечности, поскольку он устраняет братоубийственную борьбу за пищу между членами сообщества, дает шанс выжить тем индивидам, которые остались без добычи. Это исходный акт человечности, положивший начало человеку. Дележ добычи – простейшая форма общественных отношений, из которой вырастает все богатство потребностно-способностной структуры человека и весь политико-экономический строй современного общества.

4. Трансформация естественного отбора в связи с возникновением дележа.

Для того чтобы установить закон развития общества, необходимо понять, как из­менился механизм фундаментального закона природы – естественного отбора – в связи с возникновением общественных отношений.

 Очень важно понять: дележ в корне противоречит естественному отбору, поскольку благодаря дележу пищу получают и слабые особи. Сохранение слабых особей в условиях естественного отбора ведет к деградации и вымиранию вида. И напротив, орудийная деятельность, во-первых, меняет сами понятия силы и слабости (Давид и Голиаф!), во-вторых, делает решающим фактором боеспособности изобретательность, а изобретатели никогда не отличались развитием мускулатуры. Таким образом, гуманный акт дележа, положивший начало очеловечиванию, мог возникнуть только вопреки естественному отбору как прижизненное изобретение предков человека. И это было поистине величайшее изобретение, подобного которому уже не будет никогда! Ведь оно заключает в себе источник очеловечивания (гуманизации) – процесса, который имеет начало, но не имеет конца.

Опыт осуществления дележа не может наследоваться генетическим путем, так как прижизненно приобретенные навыки не передаются по наследству. Для передачи этого опыта возник механизм социального наследования, при котором новые поколения получают  этот опыт от старших поколений путем прижизненного обучения.

Сохранение и развитие орудийных действий  также осуществляется через механизм социального наследования. Здесь он проявляет себя особенно наглядно. Звереныши рождаются во всеоружии: инстинкты, клыки, когти и т.п.– все при них с момента рождения. Но они действуют в тех же условиях, в каких действовали их предки. Дети рождаются беспомощными, но обучаются орудийным действиям, созданным усилиями многих поколений, и получают в наследство  среду обитания, преобразованную этими действиями.

Итак, опыт дележа добычи и постоянно обогащающийся арсенал орудийных действий – вот те богатства, которые накапливали первобытные сообщества и которые во все большей степени определяли их боеспособность. В разных сообществах принцип распределения был гуманным в разной степени. Разными были и арсеналы орудийных действий. Для гуманизации нарождающегося человечества, было необходимо, чтобы Земля заселялась сообществами с все более гуманными распределительными принципами. Естественный отбор трансформировался в социально-естественный отбор. Социальный – поскольку, во-первых, признаки, отбираемые для передачи по наследству, и сам механизм передачи возникли в результате внутригрупповых отношений, не встречающихся в животном мире, – социальных отношений. Во-вторых, борьбу между отдельными индивидами заменила борьба между сообществами. Естественный, – поскольку передать по наследству свои признаки удавалось тем сообществам, которые побеждали другие сообщества.

Итак, ведущие признаки очеловечивания сообщества – распределительный принцип и арсенал орудийных действий – передаются и развиваются через социально-естественный отбор, когда он действует на уровне сообществ. Значит ли это, что прекратился отбор полезных генетических мутаций, благодаря которому совершенствуются инстинкты и строение организма отдельных индивидов? Возникновение качественно новой системы  не отменяет прежнюю, а снимает ее, вбирает в себя в перестроенном виде. Общественные отношения решают ту же задачу, с которой в условиях неравновесного состояния «не справилась» инстинктивная деятельность. Эта задача – оптимальное удовлетворение потребностей индивида. Ее-то и решали совместными усилиями древние инстинкты и нарождающиеся общественные отношения.

Но общественные отношения не могли просто добавиться к инстинктам. Будучи системой более высокого порядка, общественные отношения преобразовывали инстинкты применительно к своей специфике. В условиях общественных отношений преимущество в конкурентной борьбе с соплеменниками получали  индивиды, более способные к прижизненному воспитанию и обучению. Поэтому именно  их качества передавались по наследству генетическим путем в большем числе случаев, чем качества индивидов, предрасположенных к инстинктивной деятельности. Отсюда следует, что встречающиеся в научной литературе утверждения, будто естественный отбор в человеческом обществе потерял всякое значение, лишены основания.

 Итак, социально-естественный отбор действует в направлении прямо противоположном, по сравнению с естественным отбором: вместо формирования у индивидов жестких комплексов инстинктивных действий, он формирует у них пластичность психофизиологической системы, т.е. способность к прижизненному обучению орудийным действиям и усвоению норм социально ориентированного поведения.

Эволюцию потребностно-способностной структуры человека в направлении снижения роли животных инстинктов и повышения роли потребностей-способностей, имеющих общественную природу, будем называть очеловечиванием индивида. Эволюцию сообществ в направлении гуманизации распределительного принципа и увеличения числа индивидов с высоким уровнем очеловечивания будем называть гуманизацией сообществ.

Из приведенных определений следует, что рассуждения, на каком этапе антропосоциогенеза сформировался «готовый человек», безосновательны, так как дикари очеловечены  в большей мере, чем их волосатые предки, варвары – в большей мере, чем дикари, наше поколение – в большей мере, чем варвары. Наши потомки будут смотреть на нас, допустивших позор чеченской войны, как на варваров или даже дикарей, и т.д. до бесконечности.

5. Вывод закона развития общества

История представляет собой борьбу сообществ – родов, племен, государств и т.д. Эта борьба началась вместе с зарождением человечества. Если бы победители определялись случайным стечением обстоятельств, то человечество до сих пор представляло бы собой совокупность племен, воюющих друг с другом. Следовательно, человечество привел к его нынешнему состоянию закон социально-естественного отбора. Он давал племенам «путевку в жизнь» по определенному критерию, который гуманизировал (очеловечивал) общество и его членов. Установить, какому критерию отвечали общественные отношения сообществ-победителей, – это и значит установить закон гуманизации общества.

Социально-естественный отбор на первых стадиях развития человечества сравнивал сообщества по их боеспособности. Главный фактор, определяющий боеспособность сообщества, – это уровень развития орудийных действий трудовых и боевых. Отсюда марксизм заключает: решающим фактором развития общества является производство. Концепция социально-естественного отбора делает это краеугольное положение марксизма очевидным: ведь именно производство определяет боеспособность сообществ. Дальнейшая задача состоит в выяснении, в силу каких причин одни сообщества достигают более высокого уровня производства, чем другие.

Два фактора в постоянном взаимодействии друг с другом определяют уровень производства: 1)изобретение и освоение все новых орудийных действий; 2)принцип распределения средств и предметов потребностей между членами сообщества. Изобретение эффективного орудия дает сообществу преимущество, но конкурирующие сообщества быстро перенимают опыт или приходят к нему своим путем. Поэтому побеждают сообщества, в которых созданы условия для постоянного массового трудового и военного творчества. Условия деятельности членов сообщества зависят от распределительного принципа, принятого в сообществе. Следовательно, задача о законе развития общества сводится к формулированию распределительного принципа, который обеспечивает наивысший уровень производства.

Орудийные действия – плод развития ведущих способностей, которые, в то же время, являются ведущими потребностями: потребность быть оружейником, а не крестьянином, крестьянином, а не врачом и т.д. Поэтому достаточно создать условия для удовлетворения ведущих потребностей (т.е. реализации ведущих способностей), чтобы сделать их неиссякаемым  «рогом изобилия». Если в сообществе будет тормозиться внедрение новых орудийных действий, например, из-за того, что специалисты работают ради пропитания вместо того, чтобы  заниматься своим делом, оно не досчитается продукции, важной для борьбы с сообществами-конкурентами. Поэтому оптимальным будет тот распределительный принцип, который обеспечит наибольшую отдачу от деятельности членов сообщества, а значит, и наибольшую боеспособность. Отсюда получаем следующую формулировку закона гуманизации общества: в ходе социально-естественного отбора побеждают те сообщества, чей распределительный принцип  наиболее близок к оптимальному варианту «каждому по его способностям создавать для сообщества средства и предметы потребностей[16]». 

Указанный принцип имеет в виду не столько вознаграждение, пропорциональное заслугам, сколько распределение средств труда и должностей: земля должны принадлежать наиболее рачительным хлеборобам, лаборатории и институты – самым талантливым ученым, должности – наиболее квалифицированным и порядочным профессионалам и т.д.

Необходимо пояснить, что распределение здесь понимается в широком смысле слова: не только как деятельность какого-либо специального органа (например, парламента, распределяющего бюджет), но и как распределение через посредство рынка, дарения, завещания и т.д. Аналогично и способности понимаются не как природные задатки, а как производительные способности, характеризуемые качеством и количеством продукта, реально произведенного индивидом для сообщества.

Важнейшим аргументом в подтверждение правильности указанного закона является то, что рыночный механизм распределения предстает здесь как частный случай общего механизма социально-естественного отбора. В условиях рынка принцип «каждому по его способностям создавать для сообщества средства и предметы потребностей» реализуется наиболее наглядно: каков предъявленный товар, таково и вознаграждение за него.

Закон развития общества можно сформулировать иначе. Назовем термином отчужденный труд вынужденный труд ради получения предметов неотложных потребностей, осуществляемый в ущерб развитию ведущих способностей (удовлетворению ведущих потребностей). Ясно, что, чем выше доля отчужденного труда, тем ниже развитие производительных сил. Поэтому в ходе социально-естественного отбора побеждают сообщества, в которых среднее количество отчужденного труда меньше, чем в конкурирующих сообществах.

Выше отмечалось, что каждое действие человека (как и у любого живого существа) закономерно направлено на оптимальное удовлетворение потребностей. Известно также, что потребность в реализации ведущих способностей у талантливых людей сильнее, чем у людей с посредственными способностями. Поэтому сообществам-победителям характерно то, что их члены наиболее полно реализуют свои ведущие способности, т.е. уровень удовлетворения их потребностей ближе к оптимуму (субъективному у каждого человека), чем в проигравших сообществах. Ясно, что речь здесь идет о сообществах, у которых боеспособность базируется на одинаковых технологиях, ибо отсталые народы выпадают из мирового (глобального) процесса социально-естественного отбора (что и приводит к их отсталости).

Конкурентная борьба сообществ стимулирует постоянное совершенствование арсенала  орудийных действий. Чем сложнее орудийные действия, тем выше уровень способностей, которые надо проявить при создании и использовании орудий. Чем выше уровень востребованных способностей, тем сложнее их реализовать и тем лучшие условия надо создать индивидам, чтобы они могли сосредоточиться на их реализации. Отсюда вытекает важное следствие: средний уровень удовлетворения потребностей работников  возрастает по мере повышения уровня способностей, востребованных сообществом.

Оптимальному распределительному принципу можно дать иную формулировку. Назовем термином «гуманность» действия, которые способствуют удовлетворению здоровых потребностей людей, а эконо­мически целесообразные действия назовем разумными. Любая экономически целесообразная акция спо­собствует удовлетворению потребностей людей, так как увеличивает количество предметов потребностей или делает более рациональным их распределение; следо­вательно,  все разумное – гуманно. И наоборот, любая гуманная  акция, помогая людям удовлетворить их неотложные потребности, помогает тем самым полнее реализовать производительные способности. Следовательно, каждая гуманная акция экономически целесообразна (разумна). «Все гуманное – разумно, все разум­ное – гуманно» – такова формулировка оптимального распределительного принципа в гегелевской фразеологии.

Принципиально важно понять, что здесь речь идет не о субъективном гума­низме, провозглашенном в качестве доктрины тем или иным мыслителем, и не о бла­готворительности. Это не мировоззренческий и не религиозный гуманизм; это – со­циал-гуманизм – гуманизм, заложенный в самой природе общественных отношений и преумножаемый социально-естественным отбором (например, в форме разделения труда и обмена его продуктами). «Мудрость» социально-естественного отбора в том  и состоит, что он гуманизирует сообщества независимо от наличия в них собственно гу­манистических воззрений. Те сообщества, чей распределительный принцип объективно гуманнее, в ко­нечном итоге устраняют с исторической сцены менее гуманные сообщества – такова неумолимая диалектика истории, так через борьбу сообществ очелове­чивается (гуманизируется) человечество. Процесс гуманизации человечества – это лучшая иллюстрация закона борьбы и единства противоположностей. Война – явле­ние прямо противоположное гуманизму, но именно войны отбраковывали сообщества с негуманными распределительными принципами, сохраняя сообщества, распредели­тельный принцип которых позволял их членам более полно удовлетворять ведущие потребности (т.е. был более гуманным). Разу­меется, этот результат войн был лишь тенденцией, прослеживающейся на огромных исторических этапах[17].

4. Сопоставление исторических событий с законом развития общества

Цель этого сопоставления проверить, действительно ли стихийная реализация распределительного принципа «каждому по его способностям…» прослеживается на разных этапах истории и независимо от философских учений или религиозных проповедей гуманизирует человечество. Согласно вышеописанной гипотезе, сообщества людей возникли, когда в стаях антропоидов в условиях непримиримого противоречия между основными инстинктами был «изобретен» мирный дележ добычи по некоторому распределительному принципу. Сколько миллионов лет понадобилось на внедрение этого изобретения?  Какую роль играли при этом вожаки? Какой вклад внесли самки, ревнивые в борьбе за самцов, но сострадательные и к чужим детенышам? Эти и многие другие вопросы, связанные со становлением потребностно-способностной структуры человека в процессе развития первичного общественного отношения должны стать предметом эволюционной психологии.

Процесс гуманизации человечества протекал не так, что более гуманизированные сообщества передавали опыт своим отсталым собратьям. Напротив, сообщества, достигшие более высокого уровня гуманности в межличностных отношениях и вследствие этого ставшие более боеспособными, истребляли менее гуманизированные сообщества. По исследованиям Л. Моргана даже на стадии раннего варварства пленных сжигали, посадив на кол. Когда на средней стадии варварства возникли религии, пленных стали приносить в жертву богам. Изменение ритуала убийства – вот и все, что внесли религии в судьбу пленных. И только когда социальный и технический прогресс достиг уровня, позволившего использовать труд пленных, они получили возможность жить. Вождь племени, который первым обрек побежденных врагов на страшную участь рабов, стал величайшим гуманистом всех времен и народов: ведь он (очевидно, преодолев яростное сопротивление жрецов) избавил пленных от участи жертвенных животных. Тягловая сила раба – способность более высокого уровня, нежели способность исполнить роль жертвенного животного. Поэтому превращение пленного в раба радикально повысило уровень удовлетворения его потребностей: он получил возможность удовлетворять наиважнейшую потребность – потребность жить. Здесь закон развития общества, утверждающий, что уровень удовлетворения потребностей повышается (т.е. общество гуманизируется) с повышением уровня востребованных способностей, реализуется вполне очевидно.

Как уже отмечалось, наиболее выпукло принцип «каждому по его способ­ностям…» проявляется в условиях рыночной экономики. Однако эпоха станов­ления капитализма (как и эпоха рабства) не являла собой торжество гуманизма. Описание на страницах «Капитала» безжалостной эксплуатации рабочих  (даже детей!) потрясает сильнее любого романа, потому что Маркс просто цитирует акты фабричных инспекторов и приводит статистические сводки. Но, оценивая капитализм с позиции гуманизации общества (как и при оценке рабства) надо учитывать, какие общественные отношения он заменил. В 16 веке возникло массовое бродяжничество вследствие того, что множество крестьян было со­гнано с принадлежавших им земель, были распущены дружины феодалов. Все это великое множество людей, необученных никакому ремеслу, было обречено либо на участь разбойников, либо на голодную смерть. Но о, чудо! Вдруг выяс­нилось, что можно выполнять простейшую работу: поворачивать рычаги, на­жимать на педали и за эти немудрящие движения получать средства  существо­вания. Поскольку  были востребованы способности невысокого уровня, а ра­ботники, обладавшие этими способностями, были в изобилии, работодатели имели возможность содержать работников при минимальном уровне удовле­творения неотложных потребностей. Юридическое рабство сменилось рабст­вом экономическим. Но, во-первых,  экономическое рабство спасало от голод­ной смерти, подобно тому, как первобытное рабство спасало от смерти на жертвенном ко­стре. Во-вторых, средний уровень удовлетворения потребностей наемных рабо­чих был все-таки выше, чем у рабов, за счет удовлетворения потребностей в свободе перемещения и выборе вида деятельности. В-третьих, с возникнове­нием капитализма произошел революционный скачок в гуманизации борьбы между сообществами: вооруженную междоусобную борьбу феодалов заменила конкурентная борьба между капиталистическими предприятиями; кровавые войны  были заменены бескровными торговыми войнами.

 Наконец, в самой природе капитализма (в отличие от рабства и феодализма) за­ложен источник постоянного повышения среднего уровня способностей, востребо­ванных производством, а значит, и повышение уровня удовлетворения потребностей. Этот источник – необходимость всестороннего совершенствования производствен­ного процесса ради победы в  конкурентной борьбе. И если ныне рабочим японских фирм обед организуют так, чтобы они успели подремать в комнатах отдыха, то эти разительные перемены – проявление того же объективного закона, который обрекал на каторжный труд рабочих эпохи зарождения капитализма – закона движения обще­ства к распределительному принципу «каждому по его способностям...».  Тут дело не в том, что капиталисты испугались революции или они прониклись гуманными идеями. Логика конку­рентной борьбы требует эксплуатировать способности все более высокого уровня, а высококвалифицированного специалиста не заставишь работать по шестнадцать ча­сов в сутки и не будешь держать впроголодь.

 Капиталистам выгодно иметь бесплат­ные обучение и медицинское обслуживание, поскольку им нужны грамотные, здоровые рабочие. Им также выгодно содержать «резервную промышленную армию» за счет пособий по безработице, выплачивать хорошие пен­сии, чтобы проблема содержания престарелых родителей не отвлекала работников от производственных задач. Следовательно, в условиях капитализма развивается… со­циализм (!) по причине его выгодности для капиталистов.

Наглядным примером необходимости для сообщества приближать распределительный принцип к принципу «каждому по его способностям…», а не удаляться от него, служит история СССР. За несколько десятков лет (срок по историческим меркам ничтожный) СССР стал одной из двух сверхдержав. Объяснение этого находим у Н. Бердяева: «Русская коммунистическая революция... низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, она глубоко взрыла почву и совершила почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела[18]». Но параллельно с этим осуществлялось все более широкое воплощение извечной российской идеологии «кто у власти, тот и у сласти» - принципа, предельно далекого от того, который «рекомендует» ход истории. Это происходило на всех уровнях, но наиболее интенсивно – в высших эшелонах власти. Здесь шел процесс избавления от всех оригинально мыслящих людей. Ключевые посты распределялись не столько по принципу «каждому по способности…», сколько по принципу личной преданности правящей верхушке. Энтузиазм послереволюционных и послевоенных лет исчезал, уступая место принципу «инициатива наказуема». Крах такого государства был неизбежен.

 Естественен вопрос: сохраняет ли свое действие социально-естественный отбор в качественно новых условиях глобализации, когда «мировое сообщество из рыхлой совокупности более или менее взаимосвязанных стран превращается в целостную экономическую систему» (Ю.В. Шишков)?  Как пишет Н.П. Иванов, «Успешная промышленная политика невозможна без соответствующей социальной политики, направленной на развитие главного ресурса экономики — человека. Отсюда — значительное увеличение в развитых странах государственных затрат на образование, здравоохранение, социальное обеспечение… Это позволяет говорить о тенденции социализации института государства в ответ на вызов глобализации[19]». Мы видим, что и в условиях глобализации принцип «все гуманное – разумно, все разум­ное – гуманно» сохранил свою силу.

Быть может, гуманизация «глобального общества» стала такой, что высокоразвитые сообщества относятся к менее развитым без былого эгоизма? Ответ на этот вопрос находим в статье М.Г. Делягина: «Прогресс более развитого общества идет за счет деградации «осваиваемого», причем масштабы деградации, как всегда при «развитии за счет разрушения», превосходят выигрыш более развитого общества. Таким образом, распространение информационных технологий и глобализация качественно изменили сотрудничество между развитыми и развивающимися странами: созидательное освоение вторых первыми при помощи прямых инвестиций… уступает место разрушительному освоению при помощи изъятия финансовых и интеллектуальных ресурсов. Именно осмысление реалий и последствий этого перехода породило понятие «конченых стран», безвозвратно утративших не только важнейшие – интеллектуальные ресурсы развития, но и способность их производить»[20].  В древности более развитые сообщества «осваивали» аутсайдеров путем военного вторжения, оставляя руины и пепелища, уводя в рабство вереницы пленников и увозя обозы с награбленным добром. А теперь «всего лишь» изымают финансовые и интеллектуальные ресурсы. Факт гуманизации налицо, но социально-естественный отбор действует, как и прежде, порождая развитые и «конченые страны».

Итак, история издревле и до наших дней предоставляет «наблюдательный материал», подтверждающий справедливость закона социально-естественного отбора: историю творят те сообщества, в которых распределительный принцип ближе к принципу «каждому по его способностям создавать для сообщества средства и предметы потребностей». Механизмом гуманизации общества является не разум, не прирожденная или воспитанная любовь к ближнему, а напротив, борьба людей между собой за тот или иной принцип распределения средств и предметов потребностей. Работодатели ведут постоянную конкурентную борьбу друг с другом за свое общественное положение. Источник средств для победы – реализация способностей привлеченных ими работников. Это вынуждает работодателей вкладывать капитал в повышение уровня жизни работников – такова прозаическая логика процесса гуманизации. Речь не о том, чтобы не признавать значение гуманистических воззрений: их развитие – необходимый фактор гуманизации. Но надо видеть вещи в их истинном свете и не впадать в удивительно живучие донкихотские иллюзии о возможности воспитать через искусство, систему образования или религию поколение высоко духовных, совестливых людей, которые создадут гуманное общество. Воля людей не в силах изменить ход событий, предопределенный объективными законами развития общества. Один из них – закон развития потребностно-способностной структуры живых существ. Согласно этому закону, способность действовать гуманно ради удовлетворения своих ведущих потребностей со временем обернется потребностью быть гуманным.

2. О гипотезе техно-гуманитарного баланса

По замыслу автора гипотезы А. Назаретена, она дает универсальный закон истории и формулируется так: «Чем выше мощь производственных и боевых технологий, тем более совершенные механизмы сдерживания агрессии необходимы для сохране­ния общества[21]». Это значит, что технологическая мощь приведет сообщество к антро­погенному кризису, если деятели культуры, философы, а в прошлом – пророки, не образумят людей. Например, с появлением железного оружия войны стали необычайно кровопролитными. «Ответом культуры на этот кризис и стал духовный переворот осевого времени… Великие религиозные пророки, философы и политические деятели задавали тон напряженной работе общества по переосмыслению всей системы ценностей». Но гуманизирующая роль пророков и философов – это только гипотеза, а не факт. О фактах Ясперс пишет так: «То, что достигается отдельным человеком, отнюдь не становится общим достоянием. В те времена дистанция между вершинами человеческих возможностей и массой была чрезвычайно велика[22]». Вечная история: «страшно далеки они от народа». Но это не самое важное: главное в те времена (да и сейчас) повлиять на правителей. Ясперс напоминает: «В социологическом аспекте существует прямая аналогия между неудачами Конфуция при императорском дворце государства Вей и Платона в Сиракузах»[23]. А сами пророки «были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча » (Евр. 11, 37). Это ведь в те времена сложилась пословица: нет пророка в отечестве своем. И вот вопреки всем этим фактам нас уверяют, что в осевое время философы и пророки задавали тон общественной жизни! Это – «идеализм без границ». Но не тот идеализм, который имел в виду Гегель, говоря, что любая философия есть идеализм. И даже не тот, какой имеет в виду пресловутый основной вопрос философии. А простой житейский идеализм: А. Назаретян слишком хорошо думает о людях, полагая, что они могут умерить свои аппетиты, под воздействием философских учений и проповедей пророков. Все проще: искать выход из очередного антропогенного кризиса людей побуждают суровые реалии действительности, а не проповеди. Бытие определяет сознание, как бы ни хотелось опровергнуть это А. Назаретяну. Это положение столь очевидно, что оно невольно прорывается в тексты А. Назаретяна: «Люди до сих пор не истребили друг друга и не разрушили природу благодаря тому, что… они в конечном счете адаптировали свое сознание к растущим технологическим возможностям» (курсив мой). «Сообщества со сниженным уровнем внутренней агрессивности оказывались более жизнеспособ­ными при обострившейся конкуренции и, в частности, готовыми более эффективно организовать сражение, систему боевой координации и коммуникации»[24]. Вот это верно! Именно военные и производственные интересы, а не проповеди пророков в первую очередь «задавали тон напряженной работы общества по переосмыслению всей системы ценностей».

В гипотезе техно-гуманитарного баланса есть моменты, общие с концепцией социально-естественного отбора, а именно: 1) становление человечества связывается с возникновением механизмов, противодействующих убойной силе орудий, используемых людьми в борьбе внутри сообщества;  2) социальная эволюция рассматривается как «удаление от естества» (термин А. Назаретяна); 3) история представляет собой отбор сообществ. Но все эти сходные моменты понимаются по-разному.

Еще Гегель говорил, что дух не происходит из природы естественным путем. В концепции социально-естественного отбора показывается «противоестественность» происхождения человека: использование антропоидами камней и палок в драках между собой вынудило их к «мировой революции»: к подавлению естественных инстинктов и установлению первичных общественных отношений, в корне противоречащих закону естественного отбора. Гипотеза техно-гуманитарного баланса не рассматривает происхождение человека, а факторы противодействия убойной силе оружия видит в возрастающей роли психологических моментов: боязни мертвецов, идеологических учений и т.д.

Гипотеза техно-гуманитарного баланса рассматривает рост эффективности технологий как явление, самоубийственное для сообщества, и только соответствующий рост культуры спасает его от гибели. «Закон техно-гуманитарного баланса контролировал процессы исторического отбора, выбраковывая социальные организмы, не сумевшие своевременно адаптироваться к собственной силе». Концепция социально-естественного отбора, напротив, рассматривает рост производительных сил как фактор, определяющий направление исторического процесса. Победителями в борьбе сообществ становились те из них, которые превосходили конкурентов по уровню развития производительных сил. А поскольку таковыми становились сообщества с более гуманными общественными отношениями, сообщества-победители гуманизировали человечество.

Концепция социально-естественного отбора не противоречит марксизму, так как признает определяющую роль производительных сил в истории. Но эта концепция по-другому объясняет механизм воздействия производительных сил на исторический процесс. Согласно марксизму, производственные отношения отстают от развития производительных сил, что приводит к социальным революциям. По концепции социально-естественного отбора, более развитые производительные силы через борьбу сообществ выявляют сообщества, которые творят историю.

Таким образом, в отличие от «идеалистической» гипотезы техно-гуманитарного баланса, концепция социально-естественного отбора по существу не противоречит марксизму и является в этом плане «материалистической».

*     *     *

Итак, универсальные законы истории существуют. Возможно, что закон социально-естественного отбора, действующий с «момента» происхождения человека и по сей день, можно назвать центральным законом истории.

 

РЕПЛИКА

 

Выступая на заключительном пленарном заседании VРФК с отчетом о работе секции «Философия истории», Н.С. Розов посетовал, что в одном докладе претензия на гениальность сочеталась с доморощенностью. Докладчик, якобы, говорил: «Я вообразил себя антропоидом, который в пещере дерется с другим антропоидом. У меня в руке камень, у него – палка. Тут у меня забилось сердце, и я увидел весь ход всемирной истории». Открою «секрет»: речь шла о моем докладе «Закон социально-естественного отбора как универсальный закон всемирной истории».

В чем именно Н.С. Розов увидел претензию на гениальность, осталось непонятным. Что касается фрагмента, который в пересказе Н.С. Розова искажен до неузнаваемости, то тут я неудачно соригинальничал: решил рассказать коллегам о том, что обычно остается «за кадром»: о тех мысленных экспериментах, которые я проводил, идя к гипотезе о происхождении человека. Ясно, что этот материал устного выступления вообще не входит в содержание доклада, как перипетии стройки не входят в построенный дом.

Но не подумайте, что я изливаю досаду. Напротив, по завершении заседания я подошел к Н.С. Розову и сказал, что его выступление принесло мне удовлетворение «от обратного»: если концепцию при ее первом предъявлении не понимают, значит, можно надеяться, что в ней есть нечто новое, так как неновое понимают сходу.

Цель моей реплики – обратить внимание на то, что непременный атрибут каждого конгресса – отчеты руководителей секций о работе последних – оставляет желать лучшего. Как известно, «все жанры хороши, кроме скучного». В связи с этим отмечу такой эпизод. Многие руководители секций на заседание не пришли. Был случай, когда на вызов ведущего заседание В.С. Диева не откликнулись четыре руководителя подряд. Можно было бы высказать сожаление, что пропадает эдакая бездна информации, но В.С. Диев сказал: «Хорошо!». Шутка, конечно, но такая, в которой доля шутки мала. В самом деле, каждый руководитель говорит, «что бог на душу положит». Одни пытаются дать краткие резюме всех докладов, другие ограничиваются констатацией, что доклады были разного уровня (вот новость-то!). Поэтому одно из двух: либо надо, чтобы руководители секций в своих отчетах кроме «произвольной программы» исполняли некую «обязательную программу», рассказывая о действительно существенных моментах, либо этот скучный «жанр» надо упразднить вообще. Последнее предпочтительней, так как это дало бы время для неформального обсуждения докладов в кулуарах или для какого-либо культурного мероприятия. А указанные отчеты пусть публикуются в «Вестнике РФО», что даст информацию и тем, кто не был на конгрессе.

Далее события развивались так. Н.С. Розов опубликовал в "Вестнике РФО" №2009/3 статью, выдержка из которой приводится ниже.

К оглавлению