Что есть истина? Кант и Гегель о проблеме истины.

 

Смело смотреть в глаза истине,

 верить в силу духа –

вот первое условие философии.

Г. Гегель

Этому знаменитому вопросу изначально не повезло. С тех пор как автор его формулировки Понтий Пилат не пожелал выслушать ответ на него из уст Христа, вопрос стал поистине проклятым. Иначе как объяснить невообразимую путаницу, возникающую в рассуждениях великих философов, когда они ищут еще только дефиницию истины, не говоря уже о попытках содержательного ответа.

Рассмотрим очень любопытную полемику Гегеля с Кантом. Кант писал: «Что есть истина? Вот старый известный вопрос, которым старались поставить в тупик философов…Номинальное определение истины, согласно которому она есть соответствие знания с его предметом, здесь допускается и предполагается заранее. Но весь вопрос в том, чтобы найти всеобщий и надежный критерий истины для всякого знания… Знание заключает в себе ложь, если оно не согласуется с тем предметом, к которому относится... Между тем всеобщим критерием истины мог бы быть лишь такой критерий, который имел бы значение для всех знаний, без различия их предметов. Но так как в таком случае мы отвлекаемся от всякого содержания знания (отношения к его объекту), между тем как истина заключается именно в этом содержании, то отсюда ясно, что совершенно невозможно и нелепо требовать признака истинности этого содержания знаний, и что достаточный и в то же время всеобщий критерий истины не может быть дан[1]». Кант удивительным образом не замечает, что здесь даны два разных определения истины. Первое гласит, что истина – «соответствие знания с его предметом». Во втором случае утверждается, что «истина заключается именно в этом содержании». Если задаться вопросом, какое же из двух определений правильно (что есть истина?), то станет ясно, что правильно второе определение. В самом деле, Кант сам пишет: «знание заключает в себе ложь, если оно не согласуется с тем предметом, к которому относится», т.е. ложь относится к знанию, а не к факту его несогласованности с предметом. Слова Канта можно перефразировать так: знание заключает в себе истину, если оно согласуется с тем предметом, к которому относится. Следовательно, совпадение знания с предметом - это и есть искомый критерий истины для всякого знания! «Номинальное определение истины» на самом деле определяет критерий истины, а не саму истину. В этом определении надо лишь поменять местами два слова, чтобы все стало на свои места: истина есть знание, соответствующее своему предмету. Любопытный психологический факт: Кант так часто сталкивался с «номинальным определением», что даже он, критик чистого разума, не заметил подмены понятий, содержащейся в нем. И как далека была философия того времени от практики: хорошо философу Канту заявить, что всеобщего критерия истины нет, и продолжать философствовать дальше. А каково тогда практикам, которым надо на каждом шагу сопоставлять знания с предметами, чтобы изменить последние в нужном направлении? Но и теоретикам, будь номинальное определение правильным, было бы не сладко: ведь у них на все случаи жизни была бы всего одна истина: знания совпали с предметом (правда, и заблуждений было бы столько же).

Как же решали знаменитый вопрос великие преемники Канта? Шеллинг разделял его позицию: «Всякое знание основано на совпадении объективного и субъективного. Ибо знают только истинное; истина же состоит в совпадении представлений с соответствующими им предметами[2]. Более своеобразна точка зрения Гегеля. Он пишет: «Когда Кант начинает обсуждать в отношении логики старый и знаменитый вопрос: что есть истина? он прежде всего жалует нам, как нечто тривиальное, номинальное объяснение, гласящее, что истина есть согласие познания с его предметом, — дефиницию, имеющую огромную, более того, величайшую ценность… «То, что желают знать, — указывает далее Кант, — это всеобщий и верный критерий истины для всякого познания; он должен был бы быть таким, который был бы применим ко всем знаниям, безразлично, каковы их предметы… Было бы нелепо, слышим мы, спрашивать о критерии истинности содержания знания; но, согласно приведенной выше дефиниции истину составляет не содержание, а соответствие его с понятием» (НЛ3 27-28). Удивительно! Гегель заметил, что Кант оперирует двумя определениями истины, но безоговорочно принимает в качестве правильного номинальное определение. Хуже того, он усугубляет путаницу критерия истины с самой истиной еще одной подменой: ведь «согласно приведенной выше дефиниции» истину составляет соответствие содержания знаний с предметом, а не с понятием, как написал Гегель, подменив этим тему дискуссии.  Психологическая подоплека этой подмены понятна: Гегель подменил традиционное понимание истины тем пониманием, которое ввел в философию он сам. «Истина состоит в соответствии объективности понятию, а не в соответствии внешних предметов моим представлениям; последнее есть лишь правильное представление, которое я, данное лицо, составляю себе» (Э1 400).

Чтобы понять гегелевскую дефиницию истины, необходимо принять во внимание, что здесь категория «понятие» понимается не так, как в формальной логике. В общепринятом значении понятие – это обобщенное представление о вещах определенного рода. Напротив, гегелевское понятие «есть то, что живет в самих вещах, то, благодаря чему они суть то, что они суть» (Э1 352), т.е. термином «понятие» Гегель обозначил объективную природу вещей, а не результат их логического осмысления. Он пояснил это хорошим примером: «свет, тепло, влага должны были бы рассматриваться как «действующая причина», но не как «конечная причина» роста растений, последней же будет не что иное, как понятие самого растения» (Э1 284). Мы назвали бы «конечную причину роста растений», названную Гегелем «понятием самого растения», генетической программой растения. По Гегелю, для установления истины надо сравнить две объективные реальности: вещь и программу ее развития, заложенную в нее самой природой. Вещь, какова она «по понятию», это вещь в идеале, но не в идеале философа или общественного мнения, а в идеале, предопределенном природой вещей. «Плохой человек есть неистинный человек, т.е. человек, который не ведет себя согласно своему понятию или своему назначению» (Э1 401).

Гегелевская дефиниция истины построена по аналогии с номинальным определением, поэтому в ней сохраняется подмена истины на ее критерий. Об истине в гегелевском ее понимании следовало бы сказать, что она состоит в объективности (объективной реальности), соответствующей понятию (а не в соответствии объективности понятию). Именно так Гегель и выражается, когда приводит примеры истины: «Об это-то более глубоком смысле истины идет речь, когда говорят об истинном государстве или об истинном произведении искусства. Эти предметы истинны, когда они суть то, чем они должны быть, т.е. когда их реальность соответствует их понятию» (Э1 401). Как видим, здесь, вопреки дефиниции, истиной названы предметы, «когда их реальность соответствует их понятию».

 Когда Гегель в рамках дискуссии о критерии истины противопоставил кантовскому пониманию  истины свое понимание, он нарушил им же выдвинутый принцип опровержения прежних систем: «Опровержение не должно идти извне, т. е. не должно исходить из допущений, которые находятся вне опровергаемой системы и которым она не соответствует» (НЛ3 13). Это тем более справедливо в данном случае, где гегелевская дефиниция истины по содержанию радикально отличается от традиционной (но совпадает с ней по форме).

Итак, Гегель, принимал традиционное понимание истины как соответствия знания с его предметом, не замечая подмену категории «истина» на категорию «критерий истины».  Вместе с тем он рассматривал как истину «в более глубоком смысле» соответствие объективности понятию. Этим он существенно обогатил философию, но, введя эту трактовку в полемику с Кантом, подменил тему обсуждения, оставив при этом кантовский вопрос об универсальном критерии истины открытым.

В заключение попытаемся понять, истину какого вида имел в виду Иисус из Назарета, сказав, что он «пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине»: истину, о которой говорил Кант, или истину в понимании Гегеля? Обе истины. Очевидно, высшей истиной, возвещенной Иисусом, надо считать заповедь «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Это истина соответствия человека его природе (понятию). Но такое невозможно для людей, которые «не ведают, что творят». Поэтому достижение высшей истины требует правильности знаний о взаимоотношениях, соответствующих природе человека. Отсюда – Нагорная проповедь, притчи и т.д.