ГУМАНИЗМ ГУМАНИЗМУ – РОЗНЬ

Второе условие размежевания (после терминологического) – признание самого факта существования другого – не рефлексивного – гуманизма. До появления Вашей книги имело место замалчивание социал-гуманизма в публикациях РГО. Доходило до смешного: в книге Г. Гивишвили «Феномен гуманизма», М. 2001 на с. 214 приводится «хозяйственная формула гуманизма»: «что негуманно, то экономически нецелесообразно», без ссылки на «Манифест Гуманистической партии», где эта формула дана в положительной форме, т.е. без частицы «не»[1]. Ваша книга – первая из написанных в стане рефлексивного гуманизма обсуждает проблему размежевания (книга В. Жукоцкого не в счет, так как по Вашей классификации он относится к социал-гуманистам).

Рассмотрим теперь подробнее границы размежевания. Социал-гуманизм и рефлексивный гуманизм были бы совсем близкими друг другу, если бы рефлексия касалась объективных свойств гуманности: ее природы, причин ее роста или увядания, условий ее расцвета и т.д. Но гуманность в реальной действительности пробивается сквозь кровь и слезы, через восстания и войны, мятежи и революции. Рефлексивные гуманисты избегают таких неприятных тем. Политико-экономическая борьба гуманности с антигуманностью развертывается за окнами уютных аудиторий, где идут неспешные дискуссии, в которых гуманисты рефлексируют о… рефлексиях своих коллег. В самом деле, в качестве предмета анализа Вашего исследования, Вы указываете наследие русской мысли XIX – XX, а также «современный, по преимуществу англо-американский вариант светского (секулярного) гуманизма, связанного с трудами теоретиков» (с. 6). Таким образом, Ваш труд – рефлексия по поводу рефлексий теоретиков. Ваши последователи будут рефлексировать по поводу Вашей рефлексии и т.д. Тут в самую пору вспомнить о гегелевской дурной бесконечности. Рефлексивный гуманизм потому и рефлексивный, что в нем рефлексия на рефлексии сидит и рефлексией погоняет.

В выступлении на заседании московского отделения РГО 30.05.06, характеризуя «социоцентристский» подход к гуманизму, Вы сказали, что марксизм ориентирован на практическое изменение общественных отношений, поэтому возникает вопрос: гуманизм ли это? Вот он – рубеж между рефлексивным гуманизмом и социал-гуманизмом! Перефразировав Маркса, можно сказать: рефлексивные гуманисты лишь различным способом объясняют, что такое гуманизм, а для социал-гуманистов дело заключается в том, чтобы изменять мир, практически гуманизируя общественные отношения. Теперь понятно и то, для чего важно размежевание. Для рефлексивного гуманизма это конечный продукт: ведь его цель – все разложить по полочкам. Для социал-гуманистов важно, чтобы их не путали с рефлексивными гуманистами и не говорили: Гуманистическая партия? Это та, в которой без конца рассуждают, что такое гуманизм?

Итак, лед тронулся: Вы первая в среде рефлексивного гуманизма включились в его размежевание с социал-гуманизмом. Но ох, как непросто дается это дело. Мешает размытость определений. Вы цитируете Д. Хаксли, который сначала утверждает, что «гуманизм- это общая теория мировоззрения» (с. 126), а затем пишет, что гуманисты «скорее изменяют мир, чем его описывают». Начинает с рефлексивного гуманизма, а кончает социал-гуманизмом. Мешают и претензии рефлексивных гуманистов оказывать влияние на политическую жизнь. С одной стороны, они яростно отмежевываются от политики как от дела грязного, которое может запачкать гуманизм. Но и делать свой гуманизм чисто монастырским они не хотят. Их отношение к политике определяется словами «и хочется, и колется». И это находит свое отражение в Вашей типологии видов гуманизма. На с. 132 -133 Вы пишете о гражданском гуманизме как о синониме светского гуманизма (рефлексивного, по моей терминологии). А на с. 65 одним из типов гуманизма называете «социальный, или гражданский гуманизм». Но социальный, значит не светский[2], а, значит, и не гражданский. В результате Вы делаете удивительное «открытие»: обнаруживаете среди российских гуманистов две группы исследователей: «умеренную» и «радикальную». Умеренные – Г. Гивишвили, А. Круглов, В. Кувакин и др. (по-моему, Вы напрасно включили сюда Г. Шевелева, т.к. он не столько рефлексирует о рефлексиях, сколько занимается конкретным делом борьбы с лженаукой). Я удостоен чести начать список «радикалов». Но тут Вы пытаетесь сделать дело, давно признанное безнадежным: «впрячь в одну упряжку коня и трепетную лань» (трепетная лань – это, конечно же, умеренные). Или другое сравнение: нельзя музыковеда назвать умеренным композитором, а композитора – радикальным музыковедом. Или короче: нельзя смешивать яровое с ячным. Социал-гуманисты и рефлексивные гуманисты – это антиподы, а не разновидности одного и того же рода.

В статье «Главное – размежеваться!» я уже писал, что границы между социал-гуманизмом и рефлексивным гуманизмом проходят по линии трех проблем: личность и общество, гуманизм и государственная идеология, пути реальной гуманизации общества. Вернемся к этим проблемам с учетом того, что о них сказано в Вашей книге.

Раздел «Гуманистическое понимание природы человека» удивляет уже своим названием: научное понимание объективно, и к нему неприменимы субъективные эпитеты. Еще больше удивляет, что рассмотрение природы человека не базируется на каком-либо фундаментальном законе природы, чего требует понимание природы любого явления. «В современном гуманизме не вполне разделяется та точка зре­ния, что в человеке есть какая-то изначально данная ему сущность, кото­рую нужно только обнаружить» (с. 262). Что значит, «не вполне разделяется»? Это совершенно не научный стиль мышления. Впрочем, я не удивляюсь, что, говоря о природе человека, Вы даже не упоминаете ни Дарвина, ни Маркса. Кому сейчас интересны эти «вышедшие из моды» имена. Ныне «отцы-основатели гуманистической психологии и современные российские гуманисты работают по большей части в русле экзистенциализма» (с. 263). Один из них пишет: «прежняя психодинамическая концепция человека как существа, стремящегося к состоянию удовлетворенности, медленно, но верно заменяется, новым антропологическим взглядом на человека как на существо, чьей целью в жизни является самореализация» (с. 263). Почему-то у этого «отца-основателя» хромает логика, и он не замечает, что самореализация как раз и приводит к состоянию удовлетворенности. Таким образом, в этом разделе Вы даете не понимание природы человека современной наукой, а понимание этой природы некоторыми рефлексивными гуманистами.

В разделе о личности Вы цитируете некую гуманистку Л. Яковлеву, которая пишет, что понятия «гуманизм» и «личность» «являются знаменем западной цивилизации, «готовой на деле защищать ее с оружием в руках» (с. 268). Браво, браво! У отцов-основателей американо-европейского гуманизма есть способные ученицы. Они, видимо, одобряют вооруженную защиту личности в Югославии, в результате которой в Косово сербы были частично перебиты, частично изгнаны; разрушены десятки памятников славянской культуры. Видимо, им нравится защита личности в Ираке, где ради нее американо-европейский гуманизм уже уничтожил десятки тысяч людей и пока не видно этому конца. Одним словом, да здравствуют американские бомбы – самые гуманные и демократичные бомбы в мире!

Но вернемся от практики американо-европейского гуманизма к нашим рефлексиям. Проблему личности (как и проблему человека) Вы не привязываете к фундаментальным принципам, а только цитируете, что пишут о личности отцы-основатели. Но и они не обращаются к принципам. Если Вы внимательно прочитали «Манифест Гуманистической партии», то могли обратить внимание, что там последовательно проводится потребностный подход ко всем проблемам. Здесь пресловутый вопрос об «абсолютной ценности личности» решается гораздо проще, чем по В. Кувакину, который пишет: «Та­кого рода абсолютность означает только одно: жизнь человека, его суще­ствование принадлежит ему самому, а сам он принадлежит своей жизни, своему существованию» (с. 273). Лично я не могу понять эти мудреные хитросплетения. А с точки зрения потребностного подхода все очень просто: абсолютная ценность личности для нее самой проявляется в том, что человек с абсолютной неизбежностью каждым своим действием стремится к оптимальному удовлетворению своих потребностей. Таков объективный закон природы, и можно только пожать плечами и развести руками по поводу высказывания П. Курца: «Ключ к совершенной жизни подбирается не просто путем удов­летворения наших потребностей или существования в согласии с нашей природой. Такая жизнь обретается в трансцензусе, в прыжке к более высоким способностям, в совершении мужественных деяний» (с. 295). Только отсутствием привычки основываться на общих принципах можно объяснить непонимание того, что любые «прыжки к более высоким способностям» и совершение мужественных деяний не трансцендентны, а имманентны нашей природе, что они суть проявления стремления к удовлетворению наших ведущих потребностей, а не отказ от них.

Надо отдать должное Вашей книге: в ней нет навязчивого стремления изобразить общество как силу враждебную личности (стремления, столь характерного для рефлексивного гуманизма, за которое его и можно назвать индивидуал-гуманизмом). Но марксово определение личности Вы даже не обсуждаете. Ведь оно считается социологизаторством, а Вы проповедуете экзистенциализм. Но что характеризует уникальную, неповторимую личность? Необычная форма носа, или особенный рот? Неповторимость личности состоит в том, что она неповторимым образом вступает в какое-либо общественное отношение. Если человек необычным образом храпит, это не делает его яркой личностью. А вот необычная исполнительская манера музыканта делает его необычной личностью, но лишь в том случае и постольку, когда и поскольку его музицырование вплетено в ткань общественных отношений. Проведите эксперимент: попытайтесь охарактеризовать уникальность личности, минуя общественные отношения, и Вы убедитесь, что это невозможно. Общественные отношения – это субстанция, акциденциями которой являются личности. Яркая личность – яркая акциденция общественных отношений. Возможно, Вы скажете: это недостойно личности быть акциденцией. Человек – это звучит гордо. В. Кувакин называет человека субстанцией – вот это достойно человека. Не спорю с В. Кувакиным. Субстанция – понятие относительное. Человек, действительно, является субстанцией по отношению к своим действиям, которые являются акциденциями человека-субстанции. Но в более широком контексте субстанцией являются общественные отношения, а личности – акциденциями. В рамках галактической цивилизации все человечество будет акциденцией.

Любые попытки уйти от марксова определения личности оканчиваются крахом. Нужен пример? Пожалуйста. Вы приводите подчеркнуто антимарксистское определение А. Круглова: «Личность есть то в нас, что должно отстоять нас самих от нивелирующих или (что то же) ранжирующих по­сягательств социума, от всякой своей недобровольной или даже (если не тем более) добровольной социальной роли» (с. 268). Но люди, которые сумеют отстоять себя от школьного ранжирования: первый класс, второй класс и т.д. не станут полноценными личностями. Чтобы избежать всякой социальной роли, надо оказаться на необитаемом острове. Но и тут не все так просто. Робинзон, вжившийся в социальные роли, и на острове ходил одетым, строил жилище по принципу «мой дом – моя крепость» и т.д., т.е. исполнял социальные роли. И только грабитель Айртон («Дети капитана Гранта»), который «в миру» выполнял контрсоциальную роль, оказавшись один на острове, в полной мере отстоял себя «от всякой своей недобровольной или добровольной социальной роли» и одичал. Так что же, А. Круглов сформулировал никчемное понятие с нулевым объемом? Нет, это я произвел некорректное действие, попытавшись работать с его афоризмом как с научным определением. А. Круглов оригинальный писатель-парадоксалист, а не автор научных определений. Мысль его афоризма понятна: «Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять». Но за пределами этой мысли афоризм-парадокс ничего не дает, поскольку он не есть научное определение. Если мы будем действовать с ним как с научным определением личности, то получим абсурд.

Причины, по которым рефлексивные гуманисты противопоставляют личность и общество, понятны. Во-первых, они не хотят подходить к проблеме последовательно диалектически. Они не хотят понимать, что общественный интерес – это просто-напросто интерес, касающийся многих личностей, что (перефразировав Маяковского) говорим общество, понимаем личность; говорим личность, понимаем общество. Ведь если принять эту позицию, гуманисты лишаться своего главного удовольствия: склонять во всех падежах, абсолютную ценность личности.

Во-вторых, они не вникают в проблему в такой мере, чтобы не производить подмены понятий. В вышеприведенном фрагменте А. Круглов говорит о «нивелирующем посягательстве социума» на личность. Скажите, в чем заинтересовано общество: в том, чтобы нивелировать яркий талант или дать ему развиться в полной мере? Неправда ли, ученые заинтересованы в том, чтобы одаренный артист вполне раскрыл свой талант, ибо только тогда он принесет ученым наибольшее наслаждение своим искусством. А артисты заинтересованы в раскрытии таланта одаренных ученых, так как их открытия и изобретения могут обогатить жизнь разными благами. Итак, общество в целом заинтересовано в максимальной реализации индивидуальности личности. Но вот артисты очень ревнивы к успехам товарищей по цеху, да и наука не свободна «от нивелирующих посягательств» коллег (или попросту говоря, от зависти к ярким достижениям). Так не будем же подменять понятия: здесь речь идет не о «нивелирующем посягательстве социума», а о соперничестве одних личностей с другими. Здесь не общество наносит ущерб личностям, а личности – обществу (тем, что тормозят развитие других личностей). Противостояние Моцарта и Сальери неустранимо. Его можно устранить, лишь устранив личность (или, что то же самое, устранив общество).

Не вникают рефлексивные гуманисты и в те аспекты проблемы личность-общество, которые проистекают из политической борьбы. Зачастую правящие группировки в своих эгоистических интересах попирают интересы личности, но заверяют, что они действуют в интересах и от имени общества. Эти демагогические заверения гуманисты принимают за чистую монету (наивность, являющаяся неизбежной расплатой за отстраненность от политического анализа социальных процессов) и говорят: вот видите, как общество подавляет личность (тогда как здесь группа личностей вредит общественным интересам). Чем же они отвечают на эту демагогию: может, научным анализом диалектики отношения личность-общество? Увы, нет. Они разводят встречную крикливую демагогию об абсолютной ценности личности,

В-третьих, рефлексивные гуманисты не помышляют о решении каких-либо жизненных проблем, сводя свои задачи к чистому теоретизированию. В жизни тезис об абсолютной ценности личности абсолютно бесплоден: что он дает командиру, которому надо посылать бесценные личности в бой, зная, что кто-то из них погибнет? Впрочем, не надо ходить за примерами так далеко. Жизнь – борьба личностей. Здесь хочешь не хочешь приходится отдавать предпочтение интересам одних и ущемлять интересы других личностей. В жизни рефлексивные гуманисты сами по необходимости на каждом шагу нарушают свой красивый тезис, а если бы они попытались последовательно воплощать его, то умерли бы с голода: ведь покупая продукты у одной абсолютно ценной личности, они причиняют определенный ущерб конкурирующей с ней не менее ценной личности.

Другая линия противостояния социал-гуманистов с рефлексивными гуманистами – отношение к идеологии. Здесь Вы в целом держитесь линии Курца-Кувакина: гуманизм-де должен держаться подальше от идеологии: «Гражданский гуманизм и идеология – несовместимые по определению и целям понятия, на что указывает два главных принципа идеологии: (1) ее обязательная и исключительная коллективность и (2) ее принципиально безличный характер, расположение ее ценностного и нормативного центра за пределами индивида» (с. 345). Когда знакомишься с высказываниями гуманистов об идеологии, удивляет контраст между высоким интеллектуальным уровнем авторов и теоретической несостоятельностью их высказываний. Разве гуманистический стиль поведения не обязателен для гуманистов? Вы же сами пишете: «Практическая моральная мудрость, говоря словами Пола Курца, признает обязательный характер ответственного поведения» (с. 320, курсив мой). Разве не создаются гуманистические общества и не ставится вопрос о мировом гуманистическом движении? С одной стороны, утверждается, что идеология – «способ борьбы за умы и сердца людей» (с. 345) (помилуйте, а разве гуманизм не борется за умы и сердца людей? Грош ему цена в таком случае). С другой – говорится, что она носит «принципиально безличный характер». Как же может завоевать ум и сердце то, что имеет безличный характер? Видимо, гуманисты имеют в виду, что они-то провозглашают абсолютную ценность личности, а идеология – некие общезначимые ценности. Но посмотрите: «За веру, царя и отечество». Казалось бы, «ценностный центр» этой идеологии явно лежит за пределами индивида. Но известны случаи, когда люди, которых заставляли принять иную веру, переносили страшные пытки, но не меняли веру. Монархисты отдавали жизнь за царя, а уж о жизни за отечество и говорить нечего. Поэтому вышеуказанное противопоставление идеологии и гуманизма несостоятельно.

Или взять рассуждения А. Круглова: «Идеологией систему взглядов делает лишь социально-нормативный характер… Гуманизм не еще одна идеология, а почва, на которую мы становимся, когда хотим навсегда забыть о священной тирании любых идеологий. Гуманизм – вольнодумие, альтернатива идеологии» (с. 345-346).

Но, во-первых, крупнейший авторитет в области гуманизма П. Курц пишет: «История учит, что если наши убеждения не обретают своих социальных воплощений, то они не будут иметь влияния и могут потеряться для человечества». Далее П. Курц пытается (подумать только!) приобщить гуманизм к политике: «Учитывая, что гуманисты не могут и не должны стоять вне политики,.. перед гуманистами стоит задача выработать принципы неогуманистической политики не в партийном или идеологическом смысле, а в смысле отношения к политике и политическим процессам» (с. 356). Понять смысл сиих неополитических намерений невозможно, но речь явно идет о желательности неких социально-нормативных аспектов гуманизма.

Во-вторых, А. Круглов не замечает сходства рассуждения о почве, свободной от идеологий (т.е. от системы взглядов, системы убеждений, содержащих социально-нормативные установки), с рассуждением одного героя из тургеневского романа «Рудин», который утверждает, что, по его мнению, ни у кого нет никаких убеждений. На это Рудин спрашивает его: «Вы в этом убеждены?» - «Да». «Ну, вот вам и первое убеждение для начала». Вы стремитесь уйти от тирании любых идеологий? Вот вам и первая идеология для начала.

В-третьих, вполне справедливо, что рефлексивный гуманизм действительно не должен, да и не может быть идеологией в виду его декларативности, расплывчатости понятий, а социал-гуманизм не должен быть идеологией, если последнюю понимать в том ненаучном смысле, какой вкладывают в нее А. Круглов и В. Кувакин. Поэтому спорить тут не о чем и незачем.

Можно понять, почему высокоинтеллектуальные гуманисты высказывают об идеологии довольно нелепые мнения. В. Кувакин и А. Круглов столько натерпелись от гнета партидеологов, что на всю жизнь возненавидели и идеологов и само понятие «идеология». Представим туземца, жившего на острове со своей семьей. Приплыли пираты, убили его жену и детей, сам он чудом спасся. Если некто попытается рассуждать с ним на ту тему, что пираты – это лишь одна разновидность рода белых людей, что другие белые могли бы, наоборот, вылечить его детей и т.д., то наш туземец будет глух к этим рассуждениям. Ненависть к белым пиратам выключит его мышление, как короткое замыкание вырубает пробки и прекращает работу всех приборов. Так же у В. Кувакина и А. Круглова при слове «идеология» происходит «короткое замыкание», «вылетают пробки» и объективное мышление выключается. Бесполезно доказывать им, что они страдали лишь от одной разновидности идеологии, что существует родовое понятие идеологии, что, следовательно, бывают другие виды идеологий. Они будут глухи к общетеоретическим рассуждениям об идеологии, как тот несчастный туземец к рассуждениям о разновидностях белых людей. С ними все ясно, их не переделать. Но зачем Вам, представительнице молодого поколения гуманистов, некритически воспринимать их точку зрения, и писать, что гуманизм усматривает в любой (!) идеологии тенденцию к тотальному господству (с. 18)? «К лицу ль Вам эти лица?».

Надо отметить, что в рассуждениях об идеологии много путаницы. Необходимо различать идеологию социал-гуманизма и теорию гуманизации общества, а это делают не всегда. Так, Вы цитируете интересные соображения Е. Кафырина, который выделяет шесть функций идеологии (с. 346-347). Но из них лишь одна относится к собственно идеологии: «быть руководством в практическом действии по обновлению обществом». Все остальное (быть воплощением высших человеческих ценностей, быть учением универсальным, общечеловеческим по своим масштабам и т.д.) относится к теории гуманизации общества. Нельзя без улыбки читать Ваше замечание по поводу рассуждений Е. Кафырина: «Такая интерпретация гуманизма оставляет впечатление умозрительности и абстрактности. Она неконструктивна и весьма напоминает директивы КПСС или призывы ЦК КПСС… накануне майских праздников». Во-первых, в тексте Е. Кафырина нет никаких призывов. Во-вторых, Вы и сами писали о гуманизме в том же духе с той лишь разницей, что относили это к мировоззрению (видимо, что позволено мировоззрению, того не позволено идеологии). И если уж говорить об умозрительности и абстрактности, почему Вы не видите, что все рассуждения П. Курца умозрительны, поскольку не привязаны к какому-либо фундаментальному принципу или закону природы (типа социально-естественного отбора, трудовой теории стоимости и т.п.). Перечитайте многочисленные гуманистические манифесты – это ли не призывы ЦК КПСС к первомайским праздникам? Вашей историографии явно не хватает объективности (как и всему рефлексивному гуманизму). Еще пример необъективности: Вы упрекаете защитников социал-гуманизма в том, что они «непонятно на каком основании выступают от имени всех россиян» (хотя они выступают от своего имени и просто рассуждают обо всей России в целом). Но сами-то Вы пишете о планетарном гуманизме, т.е. «непонятно на каком основании» выступаете от имени всех землян.

Вы пишите: «Идеология по самой своей природе – это система взглядов, идей, характерных для какой-либо группы, класса, партии, тогда как гуманизм – это мировоззрение, которое конкретизирует себя лишь настолько, насколько возможна (или желательна с его точки зрения) область общего в социуме» (с. 349). Другим словами, Вы сводите гуманизм к набору общеизвестных заповедей: не убий, не укради и т.д. Что касается присущности идеологии лишь группам лиц, то это опровергается опытом США: идеология защиты «американского образа жизни» (Вам лучше знать, что это такое) и идея мирового господства США является общенациональной идеологией, одинаково рьяно защищаемой обеими американскими партиями с точностью до некоторых не очень существенных нюансов. Ведь Вы же были в США и могли убедиться в этом общенациональном согласии воочию. Почему же Вы вопреки очевидной практике (каковая является критерием истины) повторяете точки зрения теоретиков, неспособных судить об идеологии с научной беспристрастностью?

Рефлексивные гуманисты связывают с гуманистической идеологией очень странное представление: она-де позволит определенному кругу лиц монополизировать гуманизм: «Гуманизм не идеология, он принадлежит всем гражданам и социальным силам и движениям общества. Идея гуманизма не может быть монополизирована отдельной его частью» (с. 348). Во-первых, решительно непонятно, что значит «монополизировать гуманизм». Во-вторых, существует в США демократическая партия, и никто не боится, что она монополизирует демократию, а социалистическая партия Франции – социализм. Почему же создание Гуманистической партии должно привести к непонятной монополизации гуманизма? Источник таких идей, видимо, в том, что на самом деле РГО боится потерять свою нынешнюю фактическую «монополию на гуманизм» и поэтому стращает людей монополистическими поползновениями гуманистических партий (а они, как и демократические, и социалистические, могут быть разного толка).

Третий рубеж между рефлексивным гуманизмом и социал-гуманизмом – подход к практической гуманизации общества. Здесь также размежевание идет уже на терминологическом уровне. Социал-гуманизм настаивает на гуманизации общества, а рефлексивные гуманисты предпочитают говорить о социализации гуманизма. Это и понятно: социал-гуманизм ориентирован на практическое политико-экономическое совершенствование социума (на гуманизацию существующих общественных отношений), а рефлексивные гуманисты продуцируют теоретические воззрения и хотели бы воплотить их в жизнь – социализировать их. Но социализация гуманизма – неточный термин. Когда мы говорим о социализации ребенка, мы имеем в виду, что ребенок вживается в общественную жизнь, усваивает существующие нормы, принятые в данном социуме. Социализация – это вживание индивидов в общепринятые нормы, а гуманизация – это вживление в общепринятые нормы более гуманных моментов. Социализировать гуманизм, значит, приспособить его к существующим нормам, а ведь гуманисты хотят не этого, а существующие нормы сделать более гуманными, т.е. гуманизировать существующие отношения. Поясню это на примере Вашего рассказа. Вы говорили, что в США Вам пришлось привыкать к тому, что водители всегда пропускают пешеходов. Вы социализировались в тамошнем обществе. Наш водитель, попав в США, тоже должен социализироваться, усвоить тот более гуманный стиль поведения, который принят там. Но если мы захотим приучить наших водителей всегда пропускать пешеходов, то речь пойдет об изменении сложившихся социальных норм, о их гуманизации, а не о социализации гуманизма. Для большей ясности мыслей необходима определенная стандартизация терминов. Коль скоро мы говорим о социализации детей, т.е. индивидов, то нецелесообразно использовать тот же термин применительно к нормам. Что лучше: говорить о демократизации общественных отношений или о социализации демократии? В первом варианте сразу понятно, о чем идет речь, а вот второй вариант без специальных пояснений понять трудно.

Но дело, разумеется не в терминах, а в подходах к практической гуманизации общества. Рефлексивный гуманизм считает: «Именно в мировоззрении человека следует искать ту основу, которая послужила бы человеку опорой для укрепления и развития в нем гуманного начала» (с. 265). Социал-гуманизм видит движущие силы человека не в мировоззрении, а в потребностях. Человек может изменить мировоззрение (так многие верноподданные Николая II служили впоследствии революции), но, если у него есть, например, потребность в справедливом устройстве мира, то она сохранится при любом мировоззрении. Именно эта потребность и побуждает людей производить переоценку ценностей. Потребности – это устойчивое ведущее звено, а мировоззрение – переменчивое ведомое. Отсюда и разность подходов: рефлексивный гуманизм берет на вооружение донкихотские просветительские надежды на перевоспитание через формирование мировоззрения. Социал-гуманизм стремиться преобразовать общественные отношения, создавая условия удовлетворения здоровых потребностей для большинства (в пределе для всех) людей.

Рефлексивный гуманизм стремится «остерегаться политизации гуманизма… Между тем, оставаться вне политики невозможно», так как иначе его идеи «могут потеряться для человечества» (с. 355-366). Но и принимать реальное (не декларативное только) участие в политике гуманистам нельзя, ибо «как только гуманизм приобретает институциализированные формы, обрастает аппаратом, так сразу же формируются возможности злоупотребления идеалами гуманизма, и он превращается в свою противоположность» (с. 362-363). Нет, он не превращается от этого в свою противоположность, а становится реальным гуманизмом. Гуманизм, разумеется, будет использоваться демагогами всех мастей, если к власти придет Гуманистическая партия, но ведь волков бояться – в лес не ходить. Гуманистическая идеология хороша только тем, что ее наиболее трудно использовать в демагогических целях. Именно поэтому история не знает случаев, чтобы кто-то где-то провозглашал гуманистическую идеологию. О приверженности гуманизму кричат абсолютно все партии, но называют себя коммунистическими, демократическими – какими угодно, но только не гуманистическими. Последнее ко многому обязывает, и демагога проще всего схватить за руку, если он будет выступать от лица гуманистической партии. Гуманистическая идеология – это наименьшее из зол, но отнюдь не панацея от демагогических злоупотреблений. Тот, кто хочет сохранить гуманизм стирильным, незапятнанным бюрократизацией, демагогией и т.д., тот хочет упрятать его в гуманистический монастырь. Это значит дезертировать с поля социальных битв, отдав гражданское общество на произвол всех антигуманных сил, которые как раз не боятся быть бюрократизированными и с удовольствием воспримут дезертирство гуманистов.

Понятно, почему рефлексивный гуманизм чурается политической борьбы и тяготеет к монастырскому гуманизму: ведь его лидеры – университетские профессора, привыкшие ко вполне определенному роду занятий: лекции, статьи, монографии, симпозиумы и т.п. Отсюда стремление заточить гуманизм в стены университетских аудиторий и школьных классов. Рефлексивный гуманизм – это профессорский гуманизм (точнее, профессорско-монастырский). О, прекраснодушные мечтатели! В глубине души они, конечно, понимают, что растлевающее влияние СМИ, интернета и окружающей среды вытаптывает посевы «разумного доброго, вечного» и, в конечном счете, именно они определяют ход социальных процессов. Они, наверное, все-таки понимают, что единственный путь реальной гуманизации общества (или, если хотите, социализации гуманизма) – подчинение идеям гуманизма политико-экономических рычагов общества. Но уж очень им не хочется возиться с этими рычагами, ибо слишком непривычное это дело.

Но вот что странно! Когда социал-гуманисты говорят: в принципе мы готовы вмешаться в политическую борьбу, чтобы направлять ход событий в русло гуманизации, рефлексивные гуманисты относятся к этим намерениям не то что не одобрительно, а откровенно агрессивно[3]. Вы пишете: «Однако идеолого-политический, властный способ социализации гуманизма представляется нам ошибочным, поскольку любая партия лоббируется определенными общественными силами и потому не может одинаково справедливо относиться к различным социальным слоям, она в различной степени защищает интересы различных классов общества, «отвлекается» от нужд населения в процессе борьбы за власть. …Не случайно в конституциях демократических стран предусмотрено не только разделение ветвей власти, но и политический и идеологический плюрализм, на существование легальной политической оппозиции» (с 348-349). Вы правы: Гуманистическая партия не будет заботиться обо всех в равной мере. Она, по моим понятиям, должна играть роль нервной системы общества, т.е. обращать внимание властных структур на его «болевые точки». Первоочередное внимание она будет уделять тем, кому живется наиболее трудно.

Вот Вы ратуете за политический и идеологический плюрализм. Так почему же Вы не хотите видеть в широком спектре политических партий еще и Гуманистическую партию? Это поразительно! Рефлексивные гуманисты ратуют за плюрализм, но лишь до тех пор, пока речь ни зайдет о Гуманистической партии. Тут они перестают быть плюралистами. На создание Гуманистической партии они налагают запрет. С ней они связывают идеологический диктат, «монополизацию гуманизма» и т.п. Что за бред? Откуда у гуманистов эта ненависть к идее создания Гуманистической партии? По-моему, ларчик открывается просто. Люди с евангельских времен привыкли связывать с гуманностью конкретные дела (вспомните притчу о добром самарянине). И когда появятся гуманистические партии, реально влияющие на социальные процессы, люди неизбежно спросят: ну, а гуманисты, объединившиеся в гуманистический монастырь (будь то РГО или любая другая организация), чем занимаются? И, возможно, пропаганда абстрактного гуманизма потускнеет на фоне реальных политико-социальных дел даже в глазах самих гуманистов. Возможно (чужая душа – потемки), именно поэтому рефлексивные гуманисты относятся к социал-гуманистам совсем не так, как последние к первым.

Социал-гуманисты относятся к усилиям рефлексивных гуманистов вполне терпимо, с интересом изучают их труды, ибо они полезны во многих отношениях, например в плане изучения структуры личности. Да, они критически предостерегают их от ложных иллюзий относительно реального влияния рефлексивного гуманизма на социальные процессы, но не более того. Напротив, рефлексивные гуманисты относятся к идеям социал-гуманизма враждебно. Примером этого является как раз Ваша книга в той ее части, где Вы касаетесь «Манифеста Гуманистической партии». Здесь Вы используете излюбленный прием уважаемого Вами (и презираемого мной) Карла Поппера: окарикатуривание позиции автора. Вы пишете на с. 66-67: «Автор уверен, что… «гуманизация общественных отношений – закономерный общемировой процесс». С последним утверждением трудно не согласится. Однако следует учесть, что сами формы гумнизации общественных отношений видятся С.С. Перуанским исключительно в идеолого-политических обличьях и излагаются в марксистско-ленинско-евангелическом ключе. Хотя он и говорит об учении Иисуса о Царствии Небесном как о социальной утопии и обсуждает «три источника и три составные части заблуждений марксизма». Тут целый букет противоречий. Во-первых, я связываю гуманизацию с процессом социально-естественного отбора. Сообщества организуют свою жизнь, движимые потребностями их членов. Люди меньше всего движимы политико-идеологическими соображениями, и в каждом сообществе всяк по своему с ума сходит. Но при всем при том в одних сообществах складываются (стихийно, непреднамеренно) более развитые производительные силы, в других – менее развитые. В неизбежной борьбе сообществ побеждают первые. Но производительные силы, по Марксу, это сами люди. Более развитые производительные силы оказываются в сообществах с более гуманными нравами, каковые возникают не благодаря усилиям гуманистически ориентированных политико-идеологических сил, а под воздействием великого множества факторов: традиций, обычаев, выдающихся личностей, и т.д. Таким образом, формирование более гуманных нравов в сообществах-победителях я отнюдь не связываю с целенаправленными усилиями гуманистически ориентированных партий. Эти нравы формировались стихийно под воздействием бесчисленного количества исторических случайностей. Причем более высокопроизводительные сообщества побеждают не всегда, а только чаще всего, лишь в среднем. Но в конечном итоге человечество гуманизировалось за счет этих более частых побед и уничтожения менее гуманных сообществ[4]. Как видите, Ваше утверждение, будто я вижу формы гуманизации «исключительно в идеолого-политических обличьях» свидетельствует о том, что Вы либо не поняли мою позицию, либо искажаете ее.

«Марксистско-ленинско-евангелический ключ» - великолепное изобретение Вашей фантазии! Этакая конструкция изо льда и раскаленного железа. Но если бы Вы внимательно прочитали мой «Манифест», Вы заметили бы, что я отрицаю даже правомерность словосочетания «марксистско-ленинский». К тому же то, что Вы написали после слова «хотя», вдребезги разбивает изобретенный Вами «ключ». На самом деле я просто анализирую в своей книге гуманистический потенциал марксизма и христианской религии. Интересно, а если я рассмотрел бы еще гуманистический потенциал буддизма, в Вашем замечательном «ключе» появилась бы четвертая составляющая?

Вы цитируете: «Партия должна стать непрерывно действующей службой, проникающей во все слои общества и собирающей информацию об уровне удовлетворения потребностей разных общественных групп… Партийные органы оперативно ориентируют местное самоуправление или соответствующие органы государственной власти на устранение выявленных антигуманных явлений». И комментируете: «В работах автора о гуманизме чувствуется его приверженность к методу решения проблем общества «сверху», когда «партийные органы» будут играть роль «гуманистических контролеров» справедливого распределения и удовлетворения потребностей «разных общественных групп». Картина весьма знакомая тем, кто имеет опыт жизни в условиях «реального социализма». Однако автор называет это теорией гуманизации общества, сущность которой можно сконцентрировать в положении: все гуманное – разумно, все разумное – гуманно»». Итак, Вы сводите сущность теории гуманизации общества к этим немногим практическим шагам? Помилуйте, эта теория начинается с решения проблемы происхождения человека. Синтезируя дарвинизм и марксизм, она приходит к идее социально-естественного отбора, а Вы, игнорируя все это, отождествляете теорию с отдельными практическими шагами, напрямую из этой теории не вытекающими? Но ведь это либо ее полное непонимание, либо откровенная профанация (окариктуривание) теории.

Тенденциозное изображение теорий – прием широко распространенный. Но Вы идете дальше: Вы тенденциозно изображаете исторические условия. Видимо, Вы по молодости лет не приобрели «опыта жизни в условиях «реального социализма»». Я расскажу Вам об этих условиях. Тот, кто имеет указанный опыт, никогда в жизни не видел никаких «гуманистических контролеров». Напротив, партийное руководство имело значительные привилегии во властных функциях и материальном снабжении, тогда как рядовые члены партии не могли оказывать сколько-нибудь существенного влияния на социальные процессы. Возможно, Вы имеете в виду то обстоятельство, что «искать правду» обиженные граждане шли в райкомы и обкомы КПСС. Но знаете ли Вы, что делали с их заявлениями? Их отсылали на рассмотрение тем, на кого граждане жаловались. Лишь немногие после этого продолжали борьбу. И они иногда добивались результата. Об этом писали в газетах: справедливость-де восторжествовала. При этом власть имущие убивали двух зайцев: поднимали престиж партийных органов и давали урок гражданам: вот, через какие мытарства надо пройти тем, кто хочет добиться справедливости. Подавляющее большинство наматывало на ус: нет уж, бог с ней, со справедливостью, лучше перетерпеть, чем проходить через эти круги ада. Вот и сопоставьте эту практику с Вашей выдумкой о гуманистических контролерах и тем, как я вижу деятельность Гуманистической партии.

Да, Вы правы: у меня есть «приверженность к методу решения проблем общества «сверху»» по той простой причине, что для меня проблемы не сводятся к формированию гуманистического мировоззрения. Меня интересует, как достичь условий оптимального удовлетворения потребностей людей. Формировать мировоззрение можно и снизу, проповедуя гуманизм в статьях, лекциях и т.д. А вот для создания иных социальных условий – более человечных, чем существующие, необходимо использовать властные рычаги. Гуманисты должны овладеть ими в результате политической борьбы. Ведь не думаете же Вы, что бюрократию можно повернуть в русло гуманистических преобразований общественной жизни, сформировав у нее гуманистическое мировоззрение путем просветительских мероприятий? Не можете же Вы быть настолько наивной? Или Вы тоже считаете, что гуманизм не должен обюрокрачиваться? Еще раз повторю: бюрократия, принявшая хотя бы формально гуманистическую идеологию, волей-неволей будет вынуждена соответствовать ей и при всех злоупотреблениях такая бюрократия будет наименьшим из зол. А гуманизм-белоручка, который вообще не хочет заниматься реальными человеческими проблемами и сводит гуманизм к бесконечным рассуждениям о гуманизме, это гуманизм-дезертир, гуманизм-трус.

Итак, карикатура на «Манифест» готова. Звучит финальный аккорд: «Предлагаемые С.С. Перуанским механизмы социализации гуманизма представляются в большей мере архаичными, не отвечающими ни духу современного гуманизма, ни стандартам современных представлений о демократии» (с. 67).

«Позор… Тоска… О, жалкий жребий мой!». Говоря об архаичности моих предложений, Вы, видимо, намекаете, что я на место райкомов и обкомов КПСС ставлю райкомы и обкомы Гуманистической партии. Но райкомы и обкомы КПСС фактически подменяли государственную и местную власть, давая прямые указания, что, как и когда делать (например, когда начинать сев). Гуманистическая партия будет действовать в условиях многопартийности и будет всего лишь информировать органы власти об актуальных жизненных условиях людей и добиваться их улучшения в рамках принятого законодательства. Поэтому все эти Ваши намеки – дальнейшее окарикатуривание моих позиций.

А вот то, что предлагаемые мной механизмы гуманизации общества (по Вашему, социализации гуманизма) не отвечают духу рефлексивного гуманизма, это сущая правда. Для меня гуманизация – реальное практическое улучшение условий жизни людей, а не изучение полного собрания сочинений П. Курца и других корифеев рефлексивного гуманизма. Что же касается стандартов «представлений о демократии», то под флагом защиты демократии, в ходе ее экспорта в другие страны соотечественники П. Курца творят чудовищно антигуманные акции. И нужна глухая изоляция от живой жизни за стенами гуманистического монастыря, чтобы вот так отвлеченно рассуждать о стандартах представлений о демократии. И все-таки Ваша карикатура на социал-гуманизм – шаг вперед по сравнению с высказываниями А. Круглова, который в одной из своих статей связывает гуманистическую идеологию со сталинизмом, маоизмом и даже полпотовщиной.

Итак, мы видим, что рефлексивный гуманизм стремиться всячески опорочить саму идею участия гуманистов как организованной силы в реальных политико-экономических процессах. Он не хочет запачкаться черновой работой социальных преобразований и «заявляет о себе как предлагающее, а не навязывающее себя социальное явление и культурно-просветительское движение» (оно бы хорошо, да вот антигуманные силы не стесняются навязывать себя обществу и плюют на просветителей с высокого дерева). «Поэтому и публикуются различного рода манифесты, резолюции и заявления, которые в той или иной степени притязают на обладание программно-конвенциональным статусом» (с. 127). Гуманистической бумажной продукции все больше, а антигуманных явлений еще больше. Беда в том, что власть имущие и примкнувшие к ним криминальные структуры не посещают специальных «школ гуманизма», где они могли бы проникнутся духом резолюций и заявлений, которые «в той или иной степени притязают на обладание программно-конвенциональным статусом».

В заключение я отмечу, что Вам недостает критического отношения к иным положениям «отцов-основателей» рефлексивного гуманизма. Например, на с. 9, Вы излагаете такое положение П. Курца: «Гуманисты, учитывая новые коллизии современного мира, признают необходимость трансформации «системы человеческих ценностей в рационально и свободно организованную совокупность знаний о мире и обществе»… Между тем, именно этот аспект деятельности гуманистов вызывает негативную реакцию со стороны консерваторов и религиозных фундаменталистов». Вдумайтесь: П. Курц предлагает систему человеческих ценностей трансформировать в совокупность знаний. Когда гуманисты начинают со сладострастием рассуждать о гуманистических ценностях (это их излюбленная тема), я начинаю мурлыкать про себя некогда популярную песенку А. Дольского:

Знаю я, что мне необходимо,

Мне не надо долго вспоминать.

Я хочу любить и быть любимым

И хочу, чтоб не болела мать.

Чтоб на нашей горестной планете

Только звезды падали с небес,

Были все доверчивы, как дети,

И любили дождь цветы и лес.

Таковы наши простые социал-гуманистические ценности без всяких там евпраксофий, пробабилизмов и фалло- (или фалли?) билизмов (впрочем, я не знаю, что это такое, и, наверное, не к месту упомянул этих терминологических монстров). И я, не смотря на свои 67 (некоторые дают мне 76), представьте себе, хочу любить и быть любимым. И если рефлексивные гуманисты во главе с П. Курцем начнут всю систему этих ценностей трансформировать в одну только «совокупность знаний», то и я встану в ряды консерваторов, чтобы защищать нашу систему ценностей от ее трансформации в совокупность знаний, и, если понадобится, то, с легкой руки уважаемой Вами ультрагуманистки Л. Яковлевой, с оружием в руках (шутка). Короче говоря, надо было бы обратить внимание на то, что трансформация всей системы человеческих ценностей в совокупность знаний – это неудачное предложение.

Еще пример недостатка критичности. На с. 85 Вы повторяете известные тезисы В. Кувакина: «РГО не считает приемлемыми такие способы работы с людьми, которые основаны на пропаганде или внушении». Но ведь это опять, как у тургеневского героя, убежденного в том, что убеждений нет. Никому ничего не надо внушать внушает нам РГО.

«Этим определяется и особенность гуманистической культурно-просветительской деятельности, которая на страницах литературы, издаваемой РГО, определяется как пост- или неопросвещение». Вот было бы здорово, если бы Вы, наконец, объяснили, в чем разница между просто просвещением и пост- или неопросвещением. Но, увы, Вы оставляете нас в неведении на сей счет. Например, на страницах «Здравого смысла» нашли место анекдоты настолько грязные, что их постеснялась бы поместить самая желтая из наших газет. В этом что ли состоит неопросвещение? Там же было опубликовано подобострастное интервью с А. Яковлевым – с этой ловкой политической проституткой, Микояном номер два. Это, надо полагать, гуманистическая постпропаганда? Одним словом, в рефлексивном гуманизме очень много игры в слова, как в старые, так и во вновь изобретенные.

И последнее. В качестве одного из принципов критического мышления Вы принимаете честность, отождествляя ее с искренностью: «предполагает свободу самообмана, принятие отрицательных результатов, способность изменить точку зрения или позицию под давлением очевидных данных, противоречащих первоначальному суждению» (С. 250). А писатель Энтони де Мелло различает честность и искренность. Искренность – вера в собственную пропаганду. Честность – постоянная открытость фактам (это близко к тому, что принимаете Вы). Безусловно, Вы искренне верите, в то, что пишите. Но складывается впечатление, что Вы не всегда открыты фактам, не всегда точно интерпретируете позиции анализируемых авторов. Об искусстве интерпретации очень хорошо сказал Гегель на примере Платона: «Все, что он выражает в манере представления, новейшие авторы прямо принимают за философию. Можно изложить таким образом философию Платона и показать, что его собственные слова дают на это право; но если мы знаем, что такое философское учение, то мы не будем обращать внимания на такие выражения, а будем понимать, что именно хотел сказать Платон». Даже если слова автора дают нам формальное право приписать им тот смысл, который удобен для нашей пропаганды (т.е. наших позиций, наших взглядов), мы должны избегать соблазна ловить автора на слове. Необходимо сопоставлять его слова с контекстом и духом всего произведения, опасаясь более всего приписать автору смысл, о котором он и не помышлял.

Ваша книга интересна именно богатством материала. Например, я считал, что Шестов – не мой автор, и не собирался его читать. Но Вы осветили его так, что, скорее всего, я с ним познакомлюсь. И это только один из множества примеров такого рода.

Желаю Вам, сохранив ту же искренность, обретать все большую открытость фактам и Вы добьетесь больших успехов.

С уважением С. Перуанский

ПОЧЕМУ НЕ ПРИЖИВАЕТСЯ «ГУМАНИЗМ В ПОНИМАНИИ РГО»?

Удивительно, как много абстракции в рассуждениях о гуманизме даже у тех, кто пытается сблизить гуманизм с жизнью. Как понять слова М.Б. Конашева о том, что «плохо он приживается как на российской, так и зарубежной почве»? Из чего это видно, и по каким признакам можно было бы узнать прижившийся гуманизм? Или вот фраза «нет спроса на гуманизм» - а это как понять? В.А. Кувакин иногда пишет о гуманизме как истинный социал-гуманист: «Гуманизм был, есть и будет всегда. Гуманизм фундаментален… Он – как воздух, которым дышит каждый нормальный человек, даже не задумываясь об этом… Гуманизм не является выдумкой или упавшим с неба проектом для человечества, который нужно «стыковать» с действительностью. Гуманизм есть постольку, поскольку у него есть реальная почва – гуманность, человечность человека и общества». Золотые слова! Казалось бы, отсюда последует вывод, гуманизм – это теория сознательного очеловечивания, гуманизации общества, но не тут-то было! Противореча самому себе, В.А. Кувакин пишет: «Это особое мировоззрение, чуждое как стадности, так и эгоизму». Помилуйте, если гуманизм всеобщ, как дыхание, значит, он не нечто ОСОБОЕ, а ВСЕОБЩЕЕ, «фундаментальное». Человек очеловечивался, вырастая из антропоида, не в силу особого мировоззрения, а в силу своей социальной природы. Поэтому реальный исторический процесс дает нам материал для понимания того, как стихийную гуманизацию человека и общества превратить в сознательную практическую гуманизацию. Но не таков вывод В.А. Кувакина: «Здесь действительно социально-историческое, т.е. реальная практика человечности, становится логикой, теорией, концептуально выстроенным мировоззрением». Социал-гуманизм черпает из реальной практики человечества и мировоззрение, и теорию целенаправленной гуманизации общества. Светский гуманизм извлекает из общечеловеческой практики только мировоззрение. Тем самым гуманизм изымается из процесса общественных преобразований, выносится за рамки живой жизни и помещается в сферу теоретических формул. Это уже не гуманизм, который естественен как дыхание, а особая теория, которую надо специально изучать.

В.А. Кувакин удивляется: «Самое типичное отношение к гуманизму – упорное нежелание его изучать, он сталкивается здесь с какой-то нутряной упёртостью, не говоря уже о лени и безразличии». Это естественно! Кому охота изучать абстрактные теории ради мировоззрения. И это удел не только мировоззренческого гуманизма. Люди дышат, не задумываясь об этом. Очень полезно знать, как мы дышим, и что делать, чтобы дышать с наибольшей пользой. Но попробуйте объявить цикл лекций о правильном и здоровом дыхании – много ли наберется слушателей, хотя речь пойдет не о мировоззрении, а о практически полезных вещах. Еще примеры. Люди любят слушать музыку, но они (даже музыканты!), хоть убей, не хотят изучать музыковедение. Все едят и пьют, но лишь немногие читают книги диетологов. Все рассуждают и мыслят, а много ли людей, изучивших формальную логику? Так с какой это стати люди, равнодушные к теориям полезнейших вещей, вдруг воспылают интересом к теории гуманизма? Не потому ли, что гуманизм – это звучит гордо? А здоровье – звучит не гордо? Но попробуйте заинтересовать людей теорией здорового образа жизни. Или теорией вполне человека. Вот то-то и оно!

И нет нужды ломать голову, почему «не приживается» «гуманизм в понимании РГО». И не надо охаивать наш народ, говоря, что «у россиян нужда в самообразовании и не была никогда развита», утверждать, будто дело в том, что «его более чем досыта «накормили» марксизмом-ленинизмом» (выросло целое поколение, которое толком не знает, кто такие Маркс и Ленин). Дело в общечеловеческой «нутряной упертости» по отношению к скуке любой даже самой полезной теории. «Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо». Люди тяготеют к зелени древа жизни и тяготятся сухостью теории. Но откройте любую книгу по гуманизму, и вы увидите, что теория гуманизма не менее суха, чем все другие теории, а о практике в этих книгах не говорится ни слова. Так что ларчик неприятия «гуманизма в понимании РГО» открывается просто: РГО никогда не предлагало и, видимо, не предложит ничего кроме изучения теории гуманизма (гуманистических ценностей), а людям свойственна «нутряная упертость» в нежелании изучать сухие абстрактные теории, оторванные от «древа жизни».

Рекомендации М.Б. Конашева, как сделать теоретический гуманизм востребованным, правильны. Для этого теоретический гуманизм должен (цитирую):

«а) понять современную действительность во всей ее противоречивости и многообразии на основе анализа истории того, как она сложилась на данный момент,
б) объяснить ее так, чтобы это понимание стало общедоступным,
в) наконец, предложить такой механизм ее преобразования, который приведет к желаемому для людей и действительно возможному результату».

Но тут М.Б. Конашев говорит о том, что я называю социал-гуманизмом, а позиция РГО: «такой гуманизм нам не нужен». Почему не нужен? Потому что, как справедливо отмечает М.Б. Конашев, «такое понимание соотношения гуманизма и действительности должно непременно включать в себя взаимосвязь, взаимообусловленность и взаимодействие гуманизма и политики». А политика для РГО – табу, нерушимое ни при каких обстоятельствах. Если вы думаете, что я утрирую, искажаю «гуманизм в понимании РГО», то вот вам ближайший пример. Недавно несколько участников рассылки высказали идею, обсуждать возможные кандидатуры будущего президента. Немедленно последовало руководящее мнение: «Выдвижение кандидатуры в президенты – сугубо политический процесс… Мой выбор – не лезть ни в какие политические организации, а выбирать на основе собственного мировоззрения… А, поскольку голосование тайное, я имею право сохранять свой выбор в тайне...». А лучше бы члены РГО занялись «ликбезом по современному гуманизму… О плюсах и минусах типичных политических сознаний говорится на таком-то сайте. Вот и давайте поговорим, если есть тяга к политике». На указанном сайте сравнивается капитализм, социализм, либерализм, демократизм. Рассказывается о политических ценностях в их отличии от социальных ценностей. Но позвольте, президент страны – это ценность или нет? Безусловно. Какая из многих? И политическая, и социальная, и демократическая, и даже гуманистическая: от него зависит гуманность многих процессов. Но обсуждать кандидатуры этой ценности гуманистам нельзя, а можно только обсуждать сами эти ценности: в чем они состоят, где границы между социальными и политическими ценностями и т.д., и т.п. Эти чисто теоретические вопросы интересны узкому кругу социологов и политологов, а для всех остальных – скука смертная. Но именно ликбезом в этих скучнейших материях и должны заниматься гуманисты.

Почему у них такая незавидная участь? Да потому что гуманизм должен быть стерильно чистым от политической «грязи». А между тем даже Газманов – певец, а не философ – и тот сказал (было в Интернете): народ выбирает из того, что ему подсовывают. В.А. Кувакин любит ссылаться на Запад: там так-то, сяк-то. Но на Западе кандидатов выдвигают съезды партий. Там невозможна ситуация, когда кандидат от правящей партии выявляется в результате келейной договоренности двух лиц. Нам скоро будут подсовывать кандидатуру благородного пикового короля: вот вам два кандидата: один король верхний, другой – нижний. Свободно и демократично выбирайте любого. Гуманистам нельзя выступать против такого подсовывания, ибо это была бы бяка-политика. Они должны покорно «на основе собственного мировоззрения» проголосовать за одного из королей и хранить свой выбор в тайне (как на Западе!). Зато в своем сознательном мировоззрении они будут стерильно чистыми знатоками политических ценностей, не замаравшими себя обсуждением такой неудобной ценности как кандидатура президента. Вот вам наглядный пример «гуманизма в понимании РГО».

В заключение обсудим вопрос Г. Шевелева: кого считать гуманистами: «выдающихся человеколюбцев» или «студентов В.А., прослушавших его курс лекций по современному гуманизму и получивших удовлетворительную оценку в зачетке»? Тут вступает в свои права условность терминологии. Дело в том, что каждый исследователь, каждый автор статей и книг имеет право дать свое определение гуманиста. Один будет считать гуманистом того, кто совершает реальные гуманные дела, другой скажет: нет, гуманист – это человек, который имеет определенное, научно обоснованное мировоззрение (где-то у Пола Курца я встречал высказывание, что мать Терезу нельзя относить к гуманистам, поскольку она верит в бога). Оба определения имеют право на существование. Правда, во втором случае терминология получается противоречивой и запутанной: ведь согласно ей, гуманистом считается не только человек, который не совершает никаких гуманных дел, но даже и тот человек, который при всем своем научном мировоззрении, является эгоистом и совершает негуманные дела. Но тут уж ничего не поделаешь. Просто при чтении текстов с такой терминологией надо постоянно помнить, что под термином «гуманисты» понимаются отнюдь не «великие человеколюбцы», а люди с «правильным», научно выверенным мировоззрением.

Кстати говоря, определение гуманиста как человека с определенным мировоззрением, вполне аналогично определению христианина, которое дает апостол Павел. В противоположность Иисусу из Назарета, учившему, что служение богу состоит в совершении добрых дел, апостол Павел настаивает на том, что христианин не тот, кто совершает добрые дела, а тот, кто просто-напросто верит в воскресенье Христа и возносит ему молитвы. Т.е. тот, кто имеет христианское мировоззрение. Но на этом аналогия учений Павла и мировоззренческого гуманизма заканчивается. Именно учение Павла придало религии важнейшее практическое значение: сделало ее прекрасной формой аутотренинга (без бога – не до порога, а с богом – хоть за море). И именно это, а не обещание загробного воздаяния, сделало религию самым, что ни на есть, настоящим «продуктом», обеспечивающим ей живучесть. И напротив, превращение гуманизма в теоретизирующее мировоззрение делает его для человеческого рода, неискоренимо упертого в своем равнодушии к сухим абстракциям, неинтересным и бесплодным.